Понимаешь! Прошу отнестись к этому виду деятельности, как к виду боевых действий. И вот что — жду новых текстов, новых фильмов, сериалов — твоих текстов и твоих фильмов.
Проводив гостя за дверь кабинета, услышал его приказ: «К Александру никого не впускать!» Сразу почувствовал творческий зуд, такое внутреннее горение, которое взялся сходу реализовывать в тексты, написанные частью вручную, частично — на ноутбуке.
Очищение огнем и водой, поддержка невечерним светом и тихой радостью — прошли не зря, и не только для нас, но и для всего народа. Оглядываясь назад, понимаю, что совсем недавно мы были вялыми, теплохладными, боязливыми — но вот разгорелись грозные события, и мы сплотились в монолитную глыбу, которую не поколебать, не раскачать. Уж сколько недоумений пришлось выслушать и прочесть насчет того, когда же ударим по завравшемуся подлому врагу своим гиперзвуковым кулаком.
Генерал успокаивал слишком горячие головы: наши возможности пока не готовы к войне на истощение, надо бы подкопить сил. А то отовсюду несется Лермонтовское из «Бородино»:
Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
"Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?"
или вот это: «Наш президент — ставленник военно-промышленного комплекса. Это что же, производить самое современное оружие можно, а применять нельзя?», а в ответ откуда-то сверху звучало слово Отто фон Бисмарка: «Русские долго запрягают, зато быстро ездят», и президентское: «Мы всерьез-то еще ничего не начинали!».
Зато сейчас потихоньку кристаллизуется промысел Божий относительно нашей Богом хранимой Отчизны: кроме оружия нам необходимо очищение страны от предателей, уверенность в нашей победе, в нашей правоте — а эта тонкая материя сплетается из веры-надежды-любви. Конечно, вроде бы можно понять тех, кто неплохо пожил в начале двадцать первого века, с открытыми границами, тугими кошельками, почти неограниченными возможностями — только нельзя забывать о тех, кто и в прошлом, и в нынешнем веке натурально бедствовали, спивались в отчаянии, умирали молодыми. Как говорят и пишут социологи с политиками, у нас наблюдается колоссальное имущественное расслоение народа: кому щи пустоваты, а кому жемчуг мелковат. Но вот начались серьезные боевые действия, и кто идет за Родину умирать? Да уж точно не те, кто ее называет «рашка» и сбегает за бугор, а те самые простые люди, которые от государства и хозяев жизни имели крохи с барского стола, но при этом не растеряли ни веры, ни любви к Родине, ни готовности к самопожертвованию.
Так что очищение народного сознания от лживых миражей, так называемой демократии — необходимость, сколь высокая, столь и мучительная. Но нужная.
Работал в охотку, писал с чувством незатухающего творческого голода, не обращая внимания на звонки и посторонние звуки снаружи. Как сказал генерал, Господь водил моей рукой, а это особая ответственность и особая радость.
А когда рухнул в кресло и проспал половину ночи, проснулся, прошел несколько шагов — и упал на ковер, не чувствуя ни ног, ни рук. Свершилось! Наказание настигло меня!
Как напророчил Серафим Саровский во время разговора на скамейке в Дивеево, как предупреждал Генерал: «придется немного пострадать» — вот и пришло время нести крест болезни, немощи, не уставая при этом благодарить.
Спустя с полчаса очнулся, сначала в автомобиле скорой помощи, а чуть позже — в неврологическом отделении больницы, где прозвучал диагноз: «ишемический инсульт». Ну что же, пусть будет так. Раз надо.
Оказавшись в палате реанимации, мои вены пронзили иголки, на стойках подвесили пластиковые мешки с лекарством, приходили врачи, заскакивали медсестрички, выспрашивали, анализировали, измеряли. На третий день больничного заточения стали прорываться близкие: Генерал, Света, Сергей, Игорь — сдвинув простыню, им я открывал половину лица, правую половину тела, те самые части, которые не пострадали от «удара», как в прошлом называли инсульт, те самые «запчасти», которые не повело вкривь, не исказило немотой. Не посетители мои, а я сам, прихваченный ударом по мозгу, успокаивал и кривовато улыбался.