Такими вот мыслями поддерживал Он себя, утешал, уговаривал, пока кладбищенский сторож вёл Его под локоток по центральной аллее среди тысяч ухоженных мест упокоения. Подвел Его старый философ к кресту с Ее фотографией, посадил на теплую скамью, да и отошел, мурлыча под нос рефрен от Иова: «Бог дал, Бог взял, да будет благословенно Имя Господне». Из-за дубового резного креста выглядывала Она, как всегда иронично улыбаясь.
— Не стыдись, поплачь, если хочешь, — пропела Она замечательным оперным голосом в Его душе.
За какие-то минуты перед Ним пронеслась семейная жизнь. Его преследования юной неприступной красавицы, подглядывания из-за угла, из кустов, с верхотуры крыши и дерева. Его шепот восхищения — и Её насмешки. Надоедливые тычки железным локтем в бок и касания щекой еды во время таинственных допросов. Ночное купание в черной морской воде при полном отсутствии луны, и Ее паника с цеплянием Его плеча. Обнимания чужих детей и острое желание своих. Их смущенные объяснения в любви, и сразу ироничное заземление пафоса.
Ее необычная кротость в монастыре, длинная юбка с платочком и опущенные очи. И восторженная первая молитва в храме обители, и стояние на облаках ранним утром на колокольне. Их экстренное венчание в полуобморочном состоянии после аварии, и наивная неумелая нежность брачных ночей. Прощальное девчоночье «Ай, мама!» и сразу «Спокойствие, только спокойствие, дело-то житейское! Продолжим!»
Ее удивительно спокойная беременность, хождение с животом как по облакам. И необычайная значительность в обновленном Её женственном облике. Изнесение конверта с малышом из роддома и Его знакомство с дивной красоты ангельским личиком сына. Первое кормление при Нем младенца, скромное прикрытие простынкой обнаженной груди, полной молока.
И самое главное — Их сокровенная любовь, таимая внутри, во избежание ядовитых завистливых насмешек и своеобычных пошлых намеков.
С раннего детства до последних лет Они купались в любви Божией, изливающейся на Них с Небес, отражающейся в сердцах, ведущей Их по жизни — куда? — да в Небеса, откуда протягивали к Ним руки те, кто поселился там раньше, во свете совершенной красоты, в безбрежном океане Божественной Любви. Куда тянутся и Они…
Она вышла из-за креста и встала за цветочным холмиком, Он стоял напротив. Их руки тянулись друг к другу, Она улыбалась, Он же не успевал промокать водичку, струящуюся по щекам, капающую на грудь.
— Что же ты развел сырость? — прозвучало знакомое контральто. — Не стыдно?
— Да не нуди ты! Отстань, дай порадоваться по-нашему, по-пролетарски. Это что, я еще и выть умею.
— Не надо, остынь. Ты видишь, я в полном порядке.
— Какая же ты все-таки вредная девчонка! Не могла, что ли, меня дождаться? Помнишь, как мечтали, уплыть на облаке вместе, взявшись за руки.
— Размечтался! Я-то свои дела земные завершила, а вот тебе, дружок, еще пахать и пахать. Так что, кончай носопыркой хлюпать, поднимайся и чеши по делам. — И тихонько пропела: — «Мне сверху видно всё, ты так и знай!»
— …Ай-ай.
— Ладно, пока! А то вон наш постсоветский Харон уже топает.
Светлый образ Её растаял. За спиной послышалось вежливое покашливание кладбищенского философа.
— Простите, нам пора закрываться. Вы один остались. — Он робко коснулся Его плеча. — Пойдемте, потихоньку.
— А как же традиционное купание губ в грязном стакане с дешевым красным вином? — спросил я.
— Это можно, — кивнул старик. — Только в сторожке, пожалуйста. Я там и столик накрыл. А стаканы у меня всегда чистые. И вино приличное. Благотворитель один поделился. Так что… — И пошли, не спеша, без суеты и болтовни. В столь метафизическом месте, где «перегородка между миром видимым и невидимым так прозрачна».
PS Пришла SMS: «Готов?», Он ответил: «Как пионер!»
— Надеялся, что забуду? — приступила Она в задиристой манере, потом осеклась. — Сам понимаешь, такие пророчества вряд ли оставят читателя в покое, особенно, если написано про тебя.
— Пока ты меня мариновала, — произнес Он, волнуясь, — подумал, может, имена изменить? Как думаешь?