…112-ю дивизию генерал Чуйков называл «челноком». Почти всегда он бросал ее туда, где было особенно трудно. И недавно, хотя в ней насчитывалось немногим больше 600 бойцов, она была переброшена под Тракторный.
— Держись, орленок, держись! — ободряюще бросал в трубку начальник артиллерии. — Укрепрайон видит танки фашистов?
Всего три месяца назад в задонской степи дивизион стал на свой первый боевой рубеж. В нем тогда было три батареи, двести семьдесят человек. Теперь осталось только семьдесят и четыре пушки. Укрепрайон, о котором спрашивал Гадлевский, — это батарея из трех пушек, это и одно орудие лейтенанта Шутова, что стояло на правом фланге нашей обороны у стадиона, да пятнадцать колодцев с бойцами, приготовившимися уничтожать танки врага. В кустах и на газонах сквера притаились остальные десять «пэтээровцев» — бойцов с противотанковыми ружьями. Это было все, чем наша оборона могла встретить здесь лавину танков врага. Артиллеристов и истребителей танков поддерживали автоматчики. Командир дивизиона был ранен. Командование принял Алексей Очкин. Ему же было поручено возглавить командование укрепрайоном.
На площади Дзержинского еще рвались снаряды. А на передний край дивизии Желудева, на гвардейцев 37-й дивизии ринулись танки. Сначала в шуме боя их лязг был не слышен. Но по мере того как артподготовка врага подвигалась в глубь нашей обороны, грохот почти двухсот танков становился все отчетливее и отчетливее. Те, кто должен был закрыть огнем вход на площадь, стали к своим орудиям и были готовы к встрече врага. В полуразрушенном доме прямо из подъезда торчал ствол пушки, расчетом которой командовал Коля Горождецкий. Левее, в куче кирпича у полуразрушенной стены, притаился расчет орудия Саши Медведева. Третья сорокопятка должна была встретить врага со стороны сквера, при въезде с проспекта Ленина.
…Тем временем танки фашистов смяли искалеченные бомбежкой и артподготовкой наши позиции, большой группой прорвались на Ополченскую и вышли на проспект Ленина.
Они шли не скученно, а в один-два ряда, колонной, как на параде. Они шли на площадь, где их ожидали бойцы Алексея Очкина, где звездно сходились улицы. Танки направлялись к Тракторному, к его проходной.
Алексей выскочил из ровика и побежал к крайнему орудию. Расчету Коли Мишина предстояло сделать выстрел первым в этом бою. Нарастающий гул моторов и лязг танков слышался совсем рядом. Неизвестно было, сколько их выйдет на площадь сразу.
Орудие уже было выкачено для стрельбы прямой наводкой. Все, кто был в эту секунду у пушки, притихли в ожидании вражеской машины.
Алексей сжал зубы, заметив Ваню Федорова, и пожалел, что разрешил ему вчера остаться на батарее.
В конце сентября Ваня был ранен в бою на «Баррикадах» и до вчерашнего дня находился в госпитале на левом берегу Волги. В дивизионе берегли мальчишку и старались дольше продержать его за Волгой. Но накануне по просьбе Вани было решено собрать комсомольское собрание и рассмотреть его заявление о приеме в комсомол.
Вчера комсомольцы собрались у орудия Медведева. Долгих выступлений не было, и вопрос был один — прием в члены ВЛКСМ Ивана Федорова. Когда зашла речь о том, что думают о нем комсомольцы дивизиона, прозвучал один короткий, сдержанный ответ: приема в комсомол достоин. И помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу Жора Либман здесь же, у орудия, достал непроливашку из походной, видавшей виды дерматиновой сумки, обмакнул в тушь перо и отнюдь не каллиграфическим почерком написал в комсомольском билете фамилию Вани. Протянул новому комсомольцу билет.
На этом комсомольском собрании мальчишку можно было упрекнуть лишь в том, что он мало слушался старых солдат и лез на рожон, выказывая свою ребячью удаль. И когда его прогоняли в укрытие, неистово шумел. Наблюдая в такие минуты за парнем, усач Черношейкин подшучивал:
— Ну, Ваня, умаял ты свою няньку!
— О ком ты говоришь? — вскипал паренек.
— Известно о ком, о лейтенанте Очкине.
Ваня готов был броситься на усача с кулаками, но сдерживался и отвечал:
— Я вот передам твои слова лейтенанту.
— Передавай, — невозмутимо ронял Черношейкин и добавлял при этом: — А я б на его месте зажал бы твою башку между ног да всыпал тебе по первое число.
У Черношейкина не было зла на Ваню, но он, пожалуй, трезвее других смотрел на пребывание Федорова в дивизионе и нередко высказывался:
— Балуете вы, товарищ лейтенант, мальчишку. Не мальчишечье это дело — болтаться на передовой. Война ведь не забава…
В чем-то Черношейкин был прав. Однако если на многое у Очкина и хватало воли, то отказаться от Вани, от его пребывания в дивизионе сил не было. Алексей вспомнил, как пришел к ним Ваня. Это случилось на одной из станций недалеко от Поворина, когда они ехали на фронт. Алексей выскочил из вагона, увидел на буфере паренька.
— Ты чего здесь делаешь? Тоже сообразил — забираться на буфер военного эшелона! Знаешь, что за это бывает?
Очкин стащил мальчишку с вагона. Ваня глянул на Алексея волчонком и проголосил:
— У, дылда, справился с малолеткой! Конечно, у тебя ручищи вон какие!
И тут же, отскочив в сторону, схватил камень, зло прокричал:
— Только попробуй подойди!
В этот момент раздался гудок, и лейтенант, не глянув на мальчишку, вскочил в вагон.
В Поворине Алексей, выйдя на перрон, вновь обнаружил на буфере мальчишку. Но в этот раз Очкин обошелся с ним более обходительно. И Ваня не мог не заметить перемены в отношении лейтенанта.
— Отца с матерью немцы убили, — затараторил он, — Никого у меня не осталось. Лейтенант, а лейтенант, возьми меня с собой на фронт!
Алексей молча, неудобно вобрав голову, пошел прочь. Но Ваня не отставал — он шел рядом, убеждал Очкина:
— Возьмите, товарищ лейтенант, ведь все равно не с вами, так с другими подамся на фронт! Возьмите, а?..
Когда поезд тронулся, их так и втащили в вагон: лейтенанта и повисшего позади на его поясе Ваню.
— Боец Федоров! Марш на КП! — закричал вдруг Алексей на своего юного друга так, что расчет вздрогнул.
— Да ладно уж тебе, Алексей, — чисто по-ребячьи Ваня ретировался за широкую спину солдата Чуварина. Возиться с Ваней стало некогда: всего в тридцати шагах показался ствол въезжающего на площадь танка. Не успел он высунуться из-за угла весь, как раздались выстрелы бронебойщиков. Танк загорелся, «Молодцы!» — подумал Алексей и сделал артиллеристам знак пока не открывать огня. В этот момент верхний люк танка распахнулся, и из него, словно ошпаренный, вылетел фашист. Через передний попытался выскочить водитель. Словно точила коснулись танка — это пули рассыпали сотни искр. По машине ударили автоматчики. Второй танк стал обходить первый. Он развернулся и с ходу понесся на колодцы бронебойщиков, подставив свой бок под снаряды.
Каждый наводчик мечтает о таком моменте. И орудие Мишина выстрелило. Танк закружился на месте. Второй выстрел. Снаряд попал в башню и заклинил ее. Остальные машины поостерегались выходить из-за угла. Очкин ликовал.
Другая колонна танков двинулась к площади по Ополченской. И эту колонну, подбив головной танк, остановили. Фашистский танкист не обратил внимания на большую кучу щебня, а именно здесь его и подстерегала смерть. Наводчик орудия Медведева Алеша Долматов меткими выстрелами расстрелял еще два танка.
Улица оказалась запруженной подбитыми танками.
Наши солдаты и офицеры научились бить врага в уличных боях. Следуя заповеди Чуйкова, бойцы повсюду организовывались в группы, и то здесь, то там возникали сотни очагов сопротивления. Теперь враг не знал, куда ему направить свой главный удар, распылял силы.