«Нет у нас таких специалистов! Ну скажите хоть вы, Мироненко!»
А Мироненко этот твой этак улыбается и шутит тонко: «Агрессия через головы ветеринаров, Вениамин Петрович».
Тут директора допекло: он сел и говорит так устало: «Решайте сами…» Это «Баядере»! «Ваш, — говорит, — отдел». А тот говорит: «Не могу решать, у меня сейчас из сотрудников только один Беклемишев». Тот сразу же карандашик, ага, Беклемишев. «Ну, спасибо, — говорит, — знал, что поможете». Шляпу в руки и — с приветом. Те ему вслед: «Куда же вы?» А его уже нет. Это страшный человек, Славка. Поверь опыту.
— Ну, страшного ничего нет, — на всякий случай сказал Славка. Теперь он совсем перестал что-либо понимать.
Гул голосов в коридоре затих. За стеной Миха Ступарь меланхолично напевал танго «О светоч грез моих». У него — дело, не то что выполнять работу автомата в библиотеке.
Дверь открылась.
В комнату вошел незнакомый человек.
— Здравствуйте, — сказал он и снял шляпу.
Мудрые, чуть грустноватые глаза старого лешего были у этого человека. Оттопыренные уши и ехидных размеров нос составляли его лицо.
— Здравствуйте, — сглотнув от волнения слюну, сказал Славка.
Шляпа качнулась и опустилась, закрыв голый, как коленка, выпуклый череп мудреца.
— Здравствуйте, — повторил он. — Вы Беклемишев?
— Ага, — опять почему-то сглотнув, сказал Славка. — Вы это по интуиции или по информации?
Человек хитро улыбнулся. Сумасшедшая веселинка скакнула в его глазах.
— Крапотников, — представился он. — Директор норкового питомника. В местах отдаленных…
Славкина мысль обежала кругозор событий. Цепь фактов с лязгом сомкнулась. Странный человек широко улыбнулся. Славка улыбнулся еще шире.
— Мне рекомендовали вас как лучшего специалиста по норкам, — вкрадчиво сказал незнакомец.
— Без меня меня женили, — осторожно отпарировал Славка. — Я узкий специалист по грызунам.
— Давайте напрямик.
— Идет.
— У меня умирают маленькие коричневые звери, — серьезно сказал странный человек. — Каждый день я кидаю на свалку золотые рубли международной валюты. Мне нужен толковый специалист. Я не упрашивал бы вас, как мальчишка, если бы вы не были последней надеждой.
— Ваша последняя надежда видела норок три раза в жизни. Два — на экскурсиях в музей и один раз — на препараторском столе.
— Готова койка с видом на океан.
— Океаны принимаю только по распоряжению начальства, — сказал Славка. — А какой океан?
— Тихий.
— Черт возьми! И все-таки идите к начальству.
— Ваше согласие — и я через пять минут принесу вам подписанное командировочное удостоверение.
— Вы действительно страшный человек, — усмехнулся Славка. — Теперь я все понял. У вас, не обижайтесь, паранойя. Идефикс по-научному. С такими, как вы, невозможно бороться.
— А может, поговорим по-хорошему? Не боитесь поговорить по душам с параноиком? — человек сказал это тихо, почти грустно.
— Идет!
Они встали. За стеной Миха Ступарь в темпе «форте» насвистывал румбу. Видно, идет работа, решил Славка. Бюст питекантропа смотрел в темноту коридора слепым взглядом. Из-за стеклянных дверей доносился голос очередного докладчика.
Их встретила зеленая трава аэродрома. (Скажи, пожалуйста: здесь растет трава.) И ветер донес знакомый по мальчишеским снам соленый запах. (Это пахнет Тихий океан. Почему его не видно?) Навстречу им двинулся жердеобразный человек в длинном, до пяток, плаще. Человек стеснительно пожал Славке руку и сказал басом:
— Згуриди.
— Грек, — скороговоркой прокомментировал Крапотников. — Единственный грек на все побережье. Единственный закройщик плюшевых жакетов на сто тысяч квадратных километров.
Обшарпанная «Победа» крутила их по узким деревянным улицам. Шофер был в ковбойке и почему-то в зимней шапке.
Машина остановилась у деревянного одноэтажного домика. Полная женщина в ситцевом платье открыла им калитку.
— Прошу, — сказал Згуриди.
Низенькая чистая комната была убрана с тщательностью. Беклемишеву нравилась и эта комната, и горшки с фикусами у окон, и даже картина с Иваном-царевичем и девицей на сером волке. Полная женщина с церемонными извинениями накрывала стол. Згуриди принес откуда-то цветной графинчик.
— За знакомство, — сказал он, наливая в рюмки.
Только Крапотникову не сиделось на месте. Он рассказывал Славке о вольерах, холодильнике, каком-то микроскопе. Было ясно, что ему очень хочется немедленно схватить Беклемишева за руку и потащить в питомник к норкам. Полная женщина с улыбкой наблюдала за ним. Видимо, Крапотников был в этом доме свой человек.
— Молодой человек будет спать после дороги, — сказала женщина. — Ваших норок он посмотрит и завтра.
— Я живу здесь седьмой год, — сказал Згуриди. — Два года назад здесь работали геологи. Очень насмешливые молодые люди. Они все удивлялись, почему я грек. «У тебя должна быть фелюга, Згуриди, — говорили они, — какой же ты грек без фелюги?» Я послушал их. Действительно, живу, можно сказать, на берегу Великого океана, а фелюги нет. Я купил себе очень большую шлюпку. На ней есть мотор. «Мотофелюга», — так сказали геологи. Вы можете брать ее когда угодно. Здесь много рыбы. Но редко бывает погода.
Они пили какой-то сладкий ликер. Наверное, от него Славке в самом деле хотелось спать. Казалось, что он сидит в этой комнате сто лет. За тысячи верст отсюда остался город с библиотекой, курилкой, идеями доц. Мироненко и стихами о мирах, написанными карандашом на серой гранитной колонне.
— Фелюга должна быть с парусом, — сказал Славка.
— Не умею шить парус, — усмехнулся Згуриди. — Могу сшить юбку-кринолин, но не знаю, как делать парус. Кроме того, у настоящей фелюги мачта должна быть из дерева кипариса. Его нет здесь.
— Чепуха, — сказал Семен Семенович Крапотников. — Исправный мотор, вот и все кипарисы.
Было обычное утро. Оно принесло туман. Туман пах йодом и рыбой, потому что на берегах Тихого океана туманы всегда пахнут так. Он висел на иголках лиственниц и серебрил стены домов.
В это утро Веня Ступников проснулся без пятнадцати семь. Его разбудил будильник. В сущности, Вене незачем было просыпаться именно в это время.
После визита директора норкового питомника в музей не забрела ни одна живая душа. Но Веня-то твердо знал, что уважающий себя писатель должен начинать день чашкой кофе и сигаретой. И необходимо, чтобы это было пораньше.
Веня пил кофе, курил и мыслил. За окном стояла белая муть. В раскрытую форточку бежала сырость. Это был знаменитый туман Охотского побережья. Жизнь снова оказалась очень сложной. Из-за того, что в каком-то проклятом питомнике дохнут норки, он, Веня Ступников, не имеет ни минуты покоя. Каждый день он как идиот тащится в эту долину. Два дня подряд приходилось доказывать, что он историк и ни черта не понимает в животноводстве. Потом еще два дня по ЕЕ просьбе таскался по всем учреждениям города в поисках помощи. Кажется, он узнал в лицо всех служащих городка. Директор питомника, тот самый злополучный чудак, исчез в неизвестном направлении.
По ночам на память ехидно приходит некий далекий город и… так или иначе приходится заниматься самокритикой. А кому это приятно? Соня-Каткаль-Тамерлан. Она заставила его даже к этим норкам относиться с уважением, хотя он с детства терпеть не мог кошек, ворон и прочую живность. И сама она похожа на норку. Движется быстро, бесшумно, и кажется, что тело ее скручено из какого-го диковинно упругого материала, Черт, на соревнованиях по гимнастике не видел такого! Интересно, а норки ехидные или нет? У нее-то ехидства на пятерых.
Сегодня ночью он нашел идею. Питомник будет спасен. Он напишет громовую газетную статью. Статью, которую будут рвать из рук миллионы. Каждая фраза как бомба.
Например. Он начнет с песни Монтана о Мари, которая носила норковую шубку. Мари гуляла в норковой шубке по Парижу, и все девушки завидовали ей, а парни на улицах шли следом, как лунатики.