Стрельба из лука с оптическим прицелом. Лишь две из моих десяти стрел не попали в цветную мишень. Но узколицый стрелял не хуже и набрал столько же очков, сколько и я.
Потом фехтование. Я пытался ошеломить противника бурным наступательным порывом, — но он умело отразил атаку и заставил меня обороняться. В результате я потерял шесть важных очков.
Разрыв в очках, который мне принесла победа в свободном полете и беге, сокращался, и мною овладел азарт. Кроме того, было и еще нечто, побуждавшее меня изо всех сил стремиться к победе. Это нечто, как я подумал потом, восходило к старинным рыцарским турнирам, которые и гроша бы не стоили, если б на балконах не сидели прекрасные средневековые дамы.
Над стадионом плясали буквы, складываясь в слова. Вдруг возникло: «Вперед, Леон!» Что еще за Леон? Я метнул диск, чуть не достав до этой надписи, и снова увеличил разрыв в очках. Теперь осталась интеллектуальная часть состязания.
Нам предложили сочинить стихотворение на тему «Ледяной человек Плутона», положить его на музыку и спеть, аккомпанируя себе на фоно-гитаре.
Много лет подряд телезонды передавали изображения мрачной ледяной пустыни Плутона, пока в прошлом году не разразилась сенсация: око телеобъектива поймало медленно движущийся белесый предмет. Снимки мигом облетели все газеты и экраны визоров и породили легенду о «ледяном человеке Плутона». Все это, разумеется, чепуха. Планетолог Сотников утверждает, что это было облако метана, испарившееся в результате какого-то теплового процесса в недрах Плутона.
Вот в таком духе я и написал стихотворение. При этом я остро сознавал свою бездарность и утешал себя только тем, что за отпущенные нам десять минут, пожалуй, сплоховал бы и сам Пушкин. Я схватил фоно-гитару и начал петь свое убогое творение на мотив, продиктованный отчаянием. Впоследствии, когда Робин принимался изображать этот эпизод моей биографии, я хохотал почти истерически. Но тогда мне было не до смеха.
Сознаюсь, мне очень хотелось, чтобы мой противник спел что-нибудь совсем уж несуразное. Но когда он тронул струны и приятным низким голосом произнес первую фразу, я весь напрягся в ожидании настоящей поэзии.
Вот что он спел:
Короткий вихрь рукоплесканий пронесся по трибунам. Должно быть, за нашим соревнованием следило много зрителей, настроивших свои радиофоны на наш сектор.
В решении уравнений я опередил противника. Но в рисовании он опять меня посрамил.
В общем он набрал 52 очка, а я 49.
Сверившись с нашими номерами, жюри возвестило:
— Леон Травинский победил Улисса Дружинина.
Мы вместе сошли с помоста.
— Так ты Леон Травинский, поэт? — сказал я. — А я-то думал, он дядя в летах.
Леон засмеялся.
— Мне было трудно с тобой состязаться, Улисс Дружинин. Запиши, если хочешь, мой номер видеофона.
Тут его окружили девушки, и он махнул мне рукой на прощание.
Робин еще состязался. Я выпил под навесом кафе-автомата стакан рейнского вина. Вдруг я понял, что мне нужно сделать. Я прямиком направился к кабине объявлений и набрал на клавиатуре: «Андра, жду тебя у западных ворот».
Она пришла запыхавшаяся и сердитая.
— Ты слишком самонадеян. Подруги меня уговорили, а то бы я ни за что не пришла.
— У меня не было другого способа разыскать тебя. — Я взял ее под руку и отвел в сторону, уступая дорогу шумливой процессии в карнавальных костюмах. — Когда ты успела так вырасти? Мы почти одного роста.
— Ты всенародно вызвал меня для того, чтобы спросить это?
— Я потерпел поражение и нуждаюсь в утешении.
Она с улыбкой посмотрела на меня.
— Ты слышала, как я пел?
— Нельзя было не слышать. — Теперь она смеялась. — Ты пел очень громко.
— Я старался. Мне хотелось, чтобы жюри оценило тембр моего голоса.
— Улисс, — сказала она, смеясь, — по-моему, ты совершенно не нуждаешься в утешении.
— Нет, нуждаюсь. Ты была на выставке?
— Конечно.
— А я не был. Пойдем, просвети меня, человека с Луны.
В первом павильоне шли рельефные репродукции со старых кинохроник.
Кремлевская стена, Красная площадь без голубых елей, без Мавзолея. И с деревянной трибуны произносит речь Владимир Ильич Ленин. Подпись под этой фотографией: «Имя Ленина стало символом пролетарских революций, социализма и прогресса, символом коммунистического преобразования мира».
Стройки, бескрайние поля… Снова Красная площадь, падают в кучу знамена со свастикой. Поднимаются из руин города, льется потоком зерно первого целинного урожая. Веселые лица ребят на ударных комсомольских стройках.
На соседних стендах более поздние фотографии. Я засмотрелся. Все это знакомо, пройдено в школьном курсе истории — но когда видишь ожившие образы прошлого, то, право же, охватывает такое волнение…
— Улисс, — Андра тронула меня за руку, — ты прекрасно обойдешься без меня. Я пойду.
— Никуда я тебя не отпущу. Что ты уставилась на меня?
— У тебя странный вид.
— Пойдем. — Я счел нужным кое-что ей объяснить. — Понимаешь, Андра, я подумал сейчас, что мы… мы должны сделать что-то огромное… равноценное по важности их борьбе.
— Ты разговариваешь со мной как с маленькой. Разве это огромное не сделано? Разве не построено справедливое общество равных?
— Я не об этом. Понимаешь, мы много говорим о проблемах внутри Солнечной системы. А за ее пределами? Не пора ли делать рывок в звездное пространство?
— Придет время, — спокойно сказала она, — и, может быть, кто-то, такой же, как ты, первым…
— Такой же? Я хочу быть этим человеком. Первым прокладывать тропу!
— Ну, — критически заметила она, — ты ведь еще даже не пилот дальних линий.
Наш грузовик разогнался, включилась искусственная тяжесть, и мы с Робином покойно сидели в своих креслах — я в левом, он в правом.
Робин уже спал. Никак не отоспится после праздников. Подножка кресла, подчиняясь баростабилизатору кровяного давления, плавно водила его ноги вверх-вниз.
Я уже привык, что по правую руку сидит Робин. Никого другого не хотел бы я видеть в кресле второго пилота. Но не век же сидеть Робину в этом кресле. Я знал, что недавно ему предложили перейти на линию Луна — Марс. Тут и думать было нечего, но Робин, вместо того чтобы сразу согласиться, тянул с ответом. Тоже со странностями человек. Я-то с нетерпением дожидался того дня, когда меня переведут со скучной линии Земля — Луна на другую, желательно — дальнюю.
Кто-то за дверью подергал ручку. Что еще за новости? Там ясно написано: «Вход в рубку не для пассажиров».
Сегодня пассажиров на борту совсем немного. Самые нетерпеливые, не пожелавшие дожидаться пассажирского корабля, который стартует на Луну через несколько часов. Два астрофизика, инженер по бурильным автоматам, две женщины — врач и художник. И еще — Феликс Эрдман, специалист по хроноквантовой физике, которого, как говорит Робин, понимают не более десяти человек во всей Солнечной системе.
Опять постучали. Может, что случилось? Я нажал кнопку двери.
Вошел Феликс Эрдман. Он придерживался за поручни, будто корабль качало, — не привык, видно, к искусственной тяжести.
— В чем дело? — спросил я не очень приветливо. Он выглядел на немного старше меня, и я не знал, следует ли употреблять обращение «старший».
— Нельзя ли воспользоваться вашим вычислителем? — сказал Феликс.
— Конечно, можно, — Робин выдвинул кронштейн с третьим креслом. — Вот вводная клавиатура, вот вспомогательная панель для составления алгоритмов. Садись считай.