Я предпочел бы не поправлять его. Мне до тошноты отвратительна даже обыкновенная летучая мышь; судите же, какое впечатление мог произвести на меня целый город этих вампиров, еще более чудовищных благодаря своим размерам.
Я смотрел на пещеру, на пальмовую рощу, на повисших, грушеобразных летучих мышей. Флери-Мор — на море и на тех вампиров, что летели вдали.
Так прошла минута, и ничто не двигалось.
Невероятное, парадоксальное безумие: эта неподвижность, удлиняющая бесконечно тревогу ожидания, толкала к действию меня, более робкого из двоих. Я порывисто подобрал несколько камешков.
— Можно? — спросил я, нацеливаясь на темное устье.
Флери-Мор рассеянно кивнул.
Первый камень не попал в цель и, ударившись о стену, упал на груду рыбьих костей у входа. Второй полетел прямо в глубь пещеры.
Тотчас же в ее недрах поднялся ужасающий гвалт, от которого волосы у меня встали дыбом, и пещера наполнилась сатанинскими завываниями, словно ход, ведущий прямо в преисподнюю. Мрак внутри усеялся пылающими угольками. И мы увидели наконец, что в недрах тьмы что-то задвигалось, вырисовываясь все яснее с каждым шагом, и направилось к выходу посреди горящих глаз.
— Человек! — прошептал я.
— Обезьяна! — шепнул Флери-Мор.
Он был и тем, и другим, и ни тем, ни другим; прямостоящий, двуногий, страшно худой, с жалким, маленьким, круглым черепом, с курносым носом, выдавшейся челюстью, с ушами, как капустные листья, и весь в шерсти! Сомнений не было: перед нами стоял питекантроп — предок-человек! Питекантроп, такой, каким реконструировал его Дюбуа по яванским костям… Плиоценовый питекантроп здесь, в миоцене, в Европе, в Шампани… живой! Да еще, по какой-то чудовищной странности, он был союзником вампиров и делил с ними пещеру!..
— Ба! — сказал я себе, чтобы успокоиться, — он использует их как рабов или как охотничьих собак, вернее, как рыболовных собак!
Обезьяночеловек остановился на пороге пещеры и раскрыл свои близко поставленные глаза, до сих пор полузакрытые.
На свету стало видно то, что в нем было самого поразительного. И попробуйте только угадать — что! Слушайте: этот дикарь из дикарей, который должен был бы быть совсем голым, оказался закутанным в широкий кожаный плащ, тонкий, темный, блестящий, с симметрично падающими до самых пят складками!
— Плащ! — изумлялся геолог. — Уже цивилизован! Оранг, уже умеющий одеваться!.. К чертям эту одежду! Она мешает нам увидеть его внешнюю анатомию…
Питекантроп сморщился по-обезьяньи, потом повернул голову, как человек. Гам в пещере утих.
— Он смотрит на нас, говорю вам!
— Похоже на то, — согласился Флери-Мор. — Но если он на нас смотрит, то может и услышать нас? Полноте, это невозможно! — Он странно улыбнулся и крикнул человеко-животному: — Эй, дедушка! — И засмеялся, конечно, чтобы рассмешить меня. Но мне смеяться не хотелось, да и времени на это не было.
Наш предок протянул свою длинную руку, приоткрыв полу кожаного плаща. Его рот, разинувшись, превратился в клыкастую пасть. Оттуда вылетел визгливый, лающий голос, толчки которого сотрясали его тощую грудь; что-то вроде: «Аттуи, туи, туи! Хи-ра-ха! Рато! Рато!»
По этому зову, вернее — по этому приказу, стая антропоидов вырвалась из пещеры, с каждой стороны пальмовой рощи ринулась на поляну толпа наших предков, а гребень откоса покрылся теми, что выскочили из сосняка. Аммиачный запах обезьянника стеснил нам дыхание. Тишина наполнилась отвратительным гиканьем. Враждебная толпа замкнула нас в плотное кольцо. Все, как их начальник, были облачены в более или менее темные плащи, складками которых они яростно потрясали.
Я обернулся к утесам на берегу моря… Над волнами стремглав неслась стая этих гигантских чаек, или огромных летучих мышей… Сейчас мы узнаем, кто летит на подмогу вампирам, альбатросы или другие вампиры…
— Крылатые люди! — вскричал Флери-Мор.
Да, это были крылатые люди! И темно-бурый плащ, этот мундир окруживших нас приматов, что это было? Вы угадали: это были широкие свернутые крылья. Груша, птица, летучая мышь, питекантроп — все это было одним и тем же существом: нашим праотцем — Адамом, царившим на земле, как и в небесах.
Теперь отовсюду мы были окружены. Взлетев, они создали над нами купол из хлопающих крыльев. Они взяли нас под колпак, и этот живой колпак затмевал солнце. Бегство было немыслимо.
Инстинкт прижал нас спиной к спине. Таким образом, двое в одном, зоркий двуликий Янус, мы могли преодолеть жалкую слепоту нашего тела. Я нервно сжимал ружье в судорожной руке.
— Вы видите, это мираж двусторонний, — с трудом выдавил я из себя. — Мы видим их, а они — нас.
Я почувствовал, как он пожимает плечами.
— Призраки, призраки! — пробормотал он. — Понимаете? Восхитительная иллюзия. Постараемся запомнить все, что можем. Ха-ха-ха! Так человек в конце концов потерял свои крылья! Потерял потому, что не пользовался ими! Эволюция покарала его за леность, как пингвина! Ха-ха-ха! Постараемся же запомнить, что только можно!
— Хорошо, согласен. Вы все время твердите одно и то же.
Крылатые люди довольствовались пока что тем, что держали нас под наблюдением. На нас были устремлены все взгляды, и это не могло не вселить в меня робости. Кроме того, непрерывный гам, крики, хлопанье крыльев, — от всего этого голова начинала кружиться. Я старался победить чисто физическую слабость; все мои силы уходили на борьбу с самим собой, и я страстно ожидал конца всех этих чудес. Флери-Мор, напротив, думал о мираже вслух. Чтобы лучше запомнить виденное, несравненный наблюдатель делал устные заметки. Я слышал, как он бормочет:
— Лицо негроидное. Никакой цивилизации. Огня нет. Зачатки языка. Вожак — самый сильный, а не самый старший. Как у животных, полное равенство самцов и самок. Никакого оружия. Крылья… ах, несравненные крылья, которыми соединяются руки и ноги!.. Ха-ха!.. Вот они, промежуточные существа, занимающие середину между летучей мышью и летучей белкой! Но они не насекомоядные и не грызуны. Рыбоеды, да, пожиратели рыбы. Словом, они происходят от птеродактилей; да и вся наземная фауна произошла от ящеров. Вы тоже так думаете, не правда ли, Шантерен?
— Все вертится, словно у меня морская болезнь! — отвечал я. — Что нужно сделать? Я хочу что-нибудь предпринять…
Мой арьергард недовольно заворчал:
— Глупо… Безобидное представление… Живые картины… Галерея… портреты предков…
Потом он начал проклинать отсутствие всяких инструментов.
— Используйте хотя бы хронометр, — посоветовал я. — Засеките время. Который час?
— Пять минут шестого.
— Спрячьте их! — вскричал я. — Они блестят, раздражают! Спрячьте часы, они сыграют с вами глупую шутку. Спрячьте скорее!
Что-то темное, тяжелое обрушилось на нас. Я отлетел в сторону. Когтистая, мохнатая лапа схватила руку с блестящими часами. На земле, подмяв под себя упавшего Флери-Мора, барахтался, сверкая крыльями, питекантроп, отвратительный, как дьявол. Подбрасываемый толчками, зверь подставлял мне свой плоский затылок. Я вскинул ружье, выстрелил.
На этот раз выстрел грянул, как гром. Густой дым окружил меня, закрыв вдруг первобытное солнце. За ним последовали холод и молчание…
Дым не рассеивался.
Он и не мог рассеяться, ибо это был вновь появившийся туман. Вспышка моего пороха сотрясла его и погасила удивительное видение. Мы снова были в XX веке.
Немедленно и словно вследствие того же сотрясения дым превратился в изморось. Меня обдало мелким, леденящим дождем.
Настал вечер в вечере. В полумраке, где ночь сливалась с туманом, я увидел у своих ног ноги Флери-Мора, лежащего на земле ничком.
Он очнулся и застонал:
— Меня убили! Меня убили!..
И действительно, он словно жаловался по ту сторону смерти. Руки у него были как у мертвеца, и я напрасно растирал их. Он был ошеломлен ужасом; лицо у него было как маска, а глаза — такие, какими должны быть глаза спящего под сомкнутыми веками.