Как-то сидел он со своими невеселыми думами возле носовой пушки, смотрел на тихую воду, на выбеленные чайками боны, на первобытный хаос каменных громад, стороживших вход в бухту.
— Матрос Гайкин!
Боцман стоял над ним, кряжистый и мрачный.
— Вы на чем сидели?
— Вот на этой штуке. — Гаичка, недоумевая, показал ногой на шаровой выступ на палубе.
— Та-ак, — сказал боцман. — Плохо вас учили. Корабельный устав, статья четыреста пятьдесят пять, пункт «ж» говорит, что личному составу запрещается садиться на предметы, не предназначенные для этого. Два дня сроку — выучить назубок правила поведения на корабле. И запомните: здесь нет ни одной так называемой «штуки». Каждый предмет имеет название и строго определенное назначение.
— А это что? — спросил Гаичка.
— Это называется вентиляционный гриб.
— Так просто? А я думал, она по-морскому называется.
— Это и есть по-морскому.
Боцман прищурился.
— Послушайте, матрос Гайкин, что-то вы мне не больно нравитесь. То слишком много говорите, — а то молчите, задумываетесь. В чем дело?
Гаичка поглядел на вершину скалистой сопки, на одинокое облачко, заблудившееся в чистом небе, и ему стало очень жаль самого себя.
— Товарищ мичман! — просительно сказал он. — Скажите командиру, что я плохой, пусть меня переведут в другую часть.
Боцман удивленно поднял брови и тут же опустил их, нахмурился.
— Та-ак! Кубрик не нравится?
— Не могу я без футбола, товарищ мичман! Я ведь за сборную города играл. Мне тренироваться нужно!..
Он понимал, что боцман не бог весть какой начальник и его слово еще ничего не значило, но ждал ответа, как чего-то очень важного для всей своей жизни.
— Та-ак! — сказал боцман, помедлив. — Тоже мне матрос! Его только волной окатило, а он уже кричит: «Тону!..» Ну вот что, никто с нашего корабля еще не дезертировал. Будете служить как все и даже лучше. А командира я попрошу назначить вас ответственным за спортивно-массовую работу. Играйте в футбол, в кошки-мышки, во что хотите…
Боцман посмотрел на часы, наклонился и нырнул в дверь штурманской рубки. И тотчас на корабле загремели динамики:
— Команде приступить к занятиям! Команде построиться на юте!
Странное дело, вроде ничего утешительного боцман не сказал, а полегчало. И когда Гаичка становился в строй, подравнивая носки ботинок по минному полозку, на его душе уже не было тучи, только что загораживающей весь белый свет.
Боцман вывел матросов к зданию клуба, на единственную во всем городке заасфальтированную площадку, называвшуюся плацем, и начал самые нелюбимые матросами строевые занятия.
— Равняйсь!
— А-атставить!
— Равняйсь!
— А-атставить! Евсеев, подбородок выше!..
И пошло. Когда Гаичка поворачивал голову по команде «Равняйсь!», он видел двор с длинной шеренгой тонких березок. В конце этой шеренги была проходная, железные ажурные ворота, и за ними — белые домики, прилепившиеся к розовой скале. По команде «Отставить!» он опускал голову и щурился от выбеленного солнцем асфальта. Здание клуба отбрасывало на плац густую тень, и казалось, что асфальтовая полоса поделена на две равные части: почти белую — солнечную, и почти черную — теневую.
— Смирно! — скомандовал боцман. И пошел вдоль строя, оглядывая матросов.
— Эт-та что такое? Матрос Котиков?
— Где? — спросил Котиков, оглядывая себя.
— Была команда «Смирно!».
— Но вы же спрашиваете?
— Спрашивать-отвечать мы будем в личное время. А сейчас я говорю и приказываю, а вы слушаете и исполняете. Да еще наматываете на ус, чтобы поумнеть. Ясно? Вопросы есть?
Строй молчал.
— Когда нет вопросов, значит, понятно все или ничего. Ясно?
— Так точно! — гаркнул Гаичка. Ему вдруг подумалось, что стадион можно бы построить, и он находился в бесконтрольно ликующем состоянии.
— Что вам ясно? — удивился боцман.
— Ничего, товарищ мичман!
— То-то же…
Гаичка отвел взгляд и вдруг увидел девушку. Она шла по самой кромке светотени, подрагивая голыми коленками, и смотрела на строй. Солнце запутывалось в ее светлых волосах, и они ярко лучились на фоне затененной стены.
— Да здесь русалки водятся! — тихо воскликнул он.
Боцман посмотрел на девушку, подозрительно оглядел улыбающихся матросов.
— На-пра-во!
Строй повернулся, щелкнув каблуками, как не щелкал с выпускных экзаменов в морской школе.
— Це добре! — удовлетворенно сказал боцман. И вдруг, удивленно взъерошив усы, направился в конец колонны.