— Отстаньте, Степанида Кондратьевна! Я не хочу воды. Прошло… прошло… — говорил Антон, глядя в лицо учительницы, такое привычное, с поднятыми при объяснении бровями, отчего оно выглядело простоватым.
— Понимаешь, дело не в том, что нельзя, просто нельзя нарушать закон. Его смысл должен стать личным убеждением каждого. В истории многое выглядит отвлеченно, как таблица умножения. Я, мол, лучше других, и потому мне можно то, что другим нельзя. Недостойны они дышать, думать, любить. Понимаешь? А когда так начинают думать сотни, тысячи, земля становится адом.
— Оставьте меня. Оставьте, — Антон неожиданно для себя разобрался, что Степаниде Кондратьевне все равно, кто убил ее мужа, Шухова, — то ли Комолов, то ли Шалашов… К ней все равно не вернется муж, как не вернулся к его матери его отец, пропавший в тайге.
Федор подумал: «Знала бы ты, с кем говоришь…»
Отодвинувшись от костра, Антон хмуро попросил:
— Оставьте меня, пожалуйста… Я, может быть, спать хочу… Утро уже.
«Утро?» — удивился Федор. И только тут обратил внимание, что карабин Комолова стоит, как и стоял, у входа в балаган.
— Надо оружие его осмотреть, — сказал Федор, поднимаясь. — Совсем все из головы вон…
Федор достал папиросы и, взяв из костра обуглившуюся веточку, прикурил. Он поражался Стеше: «Сразу видно — учителька! Дело не в словах, что она говорит. Они известны. Только как она выкрутится? Коли зло совершено, то при чем здесь достоинство? Антошка — убийца, а ударив его, я сам подвел себя под статью… Хорош егерь и общественный инспектор РОВД. Конечно, Семену Васильевичу куда легче о достоинстве помнить — форма на нем как влитая…»
— Можно убить Федора, который помешал тебе убивать, — сказала Стеша, гордо подняв подбородок. — Но есть еще выход. Сегодня как раз двадцать второе июня, и ты, Комолов, можешь, как люди когда-то, начать убивать всех и каждого только потому, что они дышали, любили и одним этим, одним своим существованием мешали тебе, Комолов, возможности брать больше, чем ты заслужил, заработал… Дай ему карабин, Федор, пусть стреляет в меня. — И Стеша протянула руку за оружием. — Дай карабин, пусть.
Егерь заметил шалый огонек в глазах Антона. Тот, взвинченный словами Стеши, раскраснелся и готов был выпалить ей в лицо страшное известие. Федор швырнул папиросу в огонь и сел. Он что было силы клацнул затвором, чтоб привлечь внимание Антона. Федор хотел предупредить его: коли проговоришься — конец.
Антон, увидев угрюмые глаза егеря, понял, что ему угрожает, и осознал: дуло карабина, направленного на него, — не угроза, а приговор. И его возмутила эта угроза смертью. Как смели угрожать ему! Ему, герою, пожертвовавшему собой ради друга, попавшего случайно, ну совершенно случайно в страшную беду! И если они, эти люди, не знают ничего и понять поэтому ничего не могут, какой он, Антон, человек, пусть егерь стреляет. Тогда Антон сказал:
— Мне не надо карабина…
— Ну! Еще слово… — вскочил на ноги Федор, готовый стрелять.
Подняв голову вверх, Антон увидел рыжие, освещенные пламенем костра листья, а меж ними синее небо и играющие светом звезды. Услышал тишину, в которой щелкали в огне сучья, накатами шумели вершины, стучало сердце, сотрясая его грудь ударами, сдавленными как рыданья… И Антон вдруг осознал, что одного его слова достаточно — и все исчезнет, пропадет, и его друг будет страдать без него…
«А вдруг нет? — обожгла тут Антона мысль. — А вдруг нет? И даже этого я не узнаю!»
— Чего карабин осматривать? — сказал Антон. — Я во всем признался… И больше ни одного выстрела не сделал! Не сделал! Нечего смотреть.
Егерь странновато глянул на Комолова, а тому было муторно, тошно оттого, что вот сейчас Федор увидит в магазине карабина обойму, которую Антон стащил у него из стола. И не героем, спасающим друга от гибели, мелким воришкой окажется он в глазах всех. Ведь не хотел, не думал брать Антон и эту проклятую обойму. Стол был открыт, в ящике они валялись, эти чертовы убойные патроны, необыкновенные, с синей головкой. Взял посмотреть только, а тут егерь. Ну и сунул обойму в карман: неловко без разрешения по чужим столам лазить, а выходит — украл. И ничего уж теперь не объяснишь.
Подойдя к балагану, Федор увидел в открытую дверь разошедшиеся по шву олочи, чужие — меньше, чем Антоновы, чуток, но поменьше.
«Ладно, потом спрошу, откуда взялись, — решил Зимогоров. — Сначала карабин. Как это я забыл о нем… Да и не мудрено!» Привычным движением схватив ложу карабина, Федор другой рукой стукнул по стеблю и открыл затвор. Из магазина поднялся готовый к подаче патрон с синим оголовьем. Егерь онемел…