Против старшины остановился высокий сухопарый финн лет пятидесяти пяти. Он, прищурясь, посмотрел на Мишина, сказал офицеру несколько слов и, вынув книжку, что-то записал.
— Ступай вот с ним. — Блоковой вытолкнул старшину из шеренги. — Радуйся, доходяга! И кому только такая рвань понадобилась?
Хозяина, взявшего к себе Мишина, звали Урхо Вайнен. Хутор его был далеко от моря, прямо к изгороди участка со всех сторон подступал густой девственный лес. Усадьба состояла из двух сараев, конюшни и большого дома, где, кроме Урхо и его жены, жили сын Тойво, портовый рабочий в Хельсинки, который очень редко приезжал на хутор, и молоденькая дочь Лайна. У хозяина была корова, лошадь и десяток свиней. За постройками, на выжженном среди чащи участке, тянулись огороды. Урхо хотя и плохо, но говорил по-русски. Когда он привел старшину, была суббота. Все домочадцы собирались в баню, повели и Мишина. Старик указал ему на лавку в углу сложенной из закопченных бревен небольшой бани, плеснул из ведра на раскаленные камни воду, от них тотчас повалил пар, в нос ударила густая волна от распаренной мяты и березовых листьев.
— Располагайся, одежду сними и сожги в печке. Новую мать принесет.
Мишин с удовольствием окатился горячей водой из деревянного ушата и стал с наслаждением хлестать себя веником по исхудавшему, иссеченному шрамами телу. Урхо взял тазик и уселся рядом. Потом старшина с удивлением увидел, что в баньку вошли жена и дочь Вайнена, разделись и как ни в чем не бывало стали мыться. Он наскоро закончил мытье и вышел в предбанник, где уже лежала приготовленная одежда.
Потом его накормили, и хозяин повел показывать место, где он будет спать. Это был маленький, чистый, примыкавший к дому сарайчик, наполовину набитый сеном. Там же хранились грабли, косы, лопаты и другой сельскохозяйственный инвентарь.
— Можешь отдыхать, работы сегодня нет! — Урхо ушел, Мишин постелил принесенную с собой холстину, положил голову на набитую душистым сеном подушку, накрылся стареньким одеялом. «Ничего, оклемаюсь немного, перезимую, а там и убегу». С этими мыслями он заснул.
* * *В распадках и просеках уже сошел снег. На проталинах, прогретых солнцем, зазеленела травка. Из чащи потянуло свежим запахом молодой листвы и терпким ароматом хвои. Почти полгода работал Мишин у Вайнена. Он уже вполне сносно говорил по-фински и привык по утрам к неторопливому домовитому голосу хозяина.
— Вставай, Юра, пора работ.
За взятого пленного Вайнен платил сто марок ежемесячно.
После лагеря жизнь в лесу показалась Мишину раем. Урхо никогда не ругал и тем более не бил батрака. В доме быстро привыкли к русскому, хозяйка кормила его как и всех своих, а дочь учила финскому языку.
С наступлением весны старшина все чаще и чаще стал думать о побеге.
Однажды на хутор приехал Тойво. В этот вечер отец и сын долго о чем-то говорили, заперевшись в дальней комнате дома. Потом позвали хозяйку и дочь. Час спустя старшина видел, как мать и Лайна молча вышли оттуда и прошли к себе.
Утром чуть свет Урхо, как обычно, разбудил Мишина, но повел его не на работу, а к бане. Когда они вошли, там сидел Тойво и с ним какой-то угрюмый, заросший почти до глаз рыжей щетиной человек лет сорока.
— Вот что, Юра, — начал Тойзо, — это Пико, лесной гвардеец, по-вашему, по-русски партизан. Мы знаем, кто ты и как попал в лагерь, и хотим помочь тебе. Мы ненавидим фашистов и шюцкоровцев, как и вы, и боремся за свободу народа, которому Ленин дал независимость. Люди помнят это. Мишин не верил своим ушам.
— Не удивляйся, — продолжал сын, — ты уйдешь в лес. Мы же будем продолжать платить за тебя и сообщать Ленсману, что все у нас в порядке. Ну как, согласен?
Старшина почувствовал, как запершило в горле, на глаза навернулись слезы. Он попытался что-то сказать, но только глубоко вдохнул и прислонился к косяку двери.
— Хватит, успокойся. Юра! — Урхо положил руку на его голову. — Сейчас Лайна соберет вещи, и вечером ты уйдешь с Пико. Все будет правильно.
* * *— Почти два года провел я среди лесных гвардейцев. Это были храбрые и прекрасные люди. Мы нападали на немецкие гарнизоны, взрывали мосты, ставили мины, поджигали склады. Когда Финляндия вышла из войны, меня отпустили к своим, и вот я у вас, — Мишин раздавил в пепельнице самокрутку.
— А где жил Урхо?
— Хутор Кииска, тридцать километров к северу от Хельсинки.