— Ну и насобачился ты на денщнковой службе! — насмешливо поддел его Горбунов.
— Я не денщик, а ординарец, — хмуро ответил Федька.
— А какая разница?
— Большая! Я с командиром эскадрона и комиссаром полка из одного котелка щи хлебаю, под одной шинелью сплю, одних вшей кормлю Понял?
— Гляди, как серьезно…
— Так его, Федор, — вступился комиссар.
Шапошников налил три стакана: себе, Волоху в Горбунову.
— За удачу! — поднял он свой стакан.
Выпили, крякнули и дружно потянулись за грибками. Шапошников налил половину своего стакана и протянул Федьке:
— Сегодня разрешаю…
Удивленный Федька выпил, избегая насмешливого взгляда Ильи, небрежно бросил в рот корку хлеба.
— Ешь, ешь плотнее, — похлопал его по плечу комэска. — Сегодня тебя отпускаю с Горбуновым и комиссаром в разведку. Давно ты напрашивался…
— Правда?! — обрадовался ординарец. — Э-эх… Вот Ропота бы поймать…
— Щенок… — дико осклабившись, сказал Горбунов.
— А что? — невинно разинул глаза Федька. — Ропот — это не Маруська, его голыми руками не возьмешь. Жаль, говорят, с Деникиным за границу убег.
— Брешешь, здесь он! — выпалил Илья.
Волох бросил на Шапошникова предостерегающий взгляд. Тот понимающе кивнул и безразличным тоном спросил:
— А ты откуда знаешь?
— Знакомых встретил. Сказывали, что видели его на днях в Казьминке…
— А что ж молчал?
— Меня не спрашивали. Мне приказано искать банду Маруси, а не Ропота.
Волох досадливо стукнул кулаком по столу. Шапошников сердито пошевелил усами.
— Ничего, — устало произнес комиссар, — все к лучшему. Слушай, Горбунов. Дело в том, что весь наш полк выполняет задание командования: ликвидировать Ропота. За бандой Маруси мы гоняемся лишь потому, что предполагаем ее связь с Ропотом и надеемся напасть на его след. Дело в том, что стало известно о готовящемся под его руководством восстании против Советской власти на Кубани.
— А на что это ему? — недоверчиво спросил Илья.
— Ропот — авантюрист, мечтающий создать свою республику. Он из тех людей, которые не хотят быть вровень со всеми. Ему власть подавай, какой бы крови народу она ни стоила…
— Ты меня не провожай, — говорил Волох полчаса спустя, когда Горбунов и Федька вышли. — Я сейчас к разведчикам, одежонку подобрать. Давай здесь простимся…
Шапошников неуклюже обнял друга. С минуту они постояли молча.
— Может, не пойдешь? — дрогнувшим голосом спросил Семен. — Чай, Горбунов и без тебя узнает, в Глинной банда или нет…
— Мог бы не пойти, если бы не одно обстоятельство. Понимаешь, Семен, тянет меня туда. Бывает ведь с человеком такое, когда знаешь, что опасно, а отказаться не можешь. Какая-то сила тянет, будто лягушку в пасть ужа. У меня такое предчувствие… Да нет, не плохое… А в общем-то я сам в нем не разберусь.
Шапошников безнадежно вздохнул.
— Хоть сегодня на прощанье скажи: сколько тебе лет?
— Двадцать семь, — ответил Волох, смущенно почесав затылок.
— Молодой ты, комиссар! Я думал, тебе за тридцать…
— Время сейчас молодое. Ну прощай.
— Прощай, — пробормотал Шапошников уже вслед вышедшему комиссару.
Илья ждал его на ступеньках с коробом на плечах. Из-под веранды доносился голос Федьки, выпускавшего хозяйку из заточения:
— Поторапливайся, а то опять запру.
— Федор, — негромко позвал Волох.
— Иду!
Когда проходили мимо коновязи, Федька поотстал.
— Степка, — тихо позвал он.
Из-под лошадиной морды высунулась всклокоченная голова ездового, расположившегося на отдых в яслях.
— Что надо? Это ты, Федька?
— Я. Подь сюда.
Степка проворно вынырнул из-под брюха лошади.
— Ловкач! — похвалил его Федька.
— Это что. Я могу на скаку в седле кабардинку сплясать! Хочешь, завтра покажу?
— Это ты комэску покажешь. Будешь у него вместо меня. Беги, он вызывает.
— А как же ты? — испугался Степка.
— Я комиссара в полк сопровождать должен, — скучающим тоном пояснил Федька.
Он и не предполагал, что уже больше никогда не вернется к привычным обязанностям ординарца командира эскадрона. Заменивший его с сего часа Степка, прежде чем идти к командиру, поднял нос к звездам, словно собирался проверить, не пропала ли какая, широко зевнул и задал себе глубокомысленный философский вопрос:
— И почему это звезды без луны бывают, а вот луна без звезд не бывает? И на что эти звезды? Проку от них нет, а от луны хоть свет…
Тишина. Глубокая ночь. Завернутые в тряпье копыта четырех коней приглушенно приминают пожухлые травы. Сверкают из-под кустарников и из оврагов волчьи глаза, словно вопрошая: не добыча ли заглянула в их владения?
Тоненький серпик месяца неотлучно следовал за группой, беспокоя Горбунова, не любившего ночные «прогулки» при иконном, как он выражался, освещении. Луна да звезды, по его глубочайшему убеждению, нужны для мечтателей, но не для разведчиков. Сейчас они светят для таких, как вон Федька: думает небось о скамеечке и грудастой дурочке под боком…
Сам Илья старался не смотреть на звезды. Он старый разведчик — не по возрасту, конечно, — ему двадцать шесть, — а по шести годам, проведенным в конных и пеших походах по тылам противника. Свидетельство тому три Георгиевских креста, четыре медали и серебряный портсигар, подаренный генералом Алексеевым после знаменитого выхода из австро-германского окружения… Горбунов вслушивался в ночную тишину, с привычной быстротой осматривал местность. Вместо теплой лунной ночи перед ним мельтешили хлопья медленно оседающего снега. По белым улицам незнакомой станицы брел восьмилетний мальчишка в тяжелом отцовском тулупе, а прямо перед ним стояло сухое лицо деда Григория со жгучими немигающими глазами…
Четвертый спутник, бородатый станичник из Ярославской, которого Горбунов выбрал из числа своих разведчиков за спокойный, ровный характер, думал о своем доме. Когда несколько дней тому назад эскадрон, преследуя банду, на несколько часов заскочил в станицу, раскинувшуюся на левом берегу почти высохшей речки, он успел повидаться с семьей. Узнав, что сын за красных, старый отец не выразил ни удивления, ни радости; степенно поцеловал сына, перекрестил его и рассудительно заключил: «За кого господь бог наставил, за того и воюй честно».
Сергей Волох тоже был занят воспоминаниями. Он никогда не имел семьи и с тех пор, как себя помнит, был предоставлен самому себе. Жизнь сталкивала его с разными людьми, каждый из которых вольно или невольно оказывал воздействие на формирование его характера и мировоззрения. И если дурные воздействия не взяли верх, то лишь благодаря благотворному влиянию старой баронессы Штенгель, обучавшей мальчонку немецкому языку, а заодно знакомившей его с историей, философией, искусством. Барон Штенгель был одним из богатейших людей. Его усадьба и винокуренный и галетный заводы находились в двенадцати верстах от станции Кубанка. От усадьбы веером расходились обсаженные тополями хорошо укатанные дороги к шестнадцати хуторам барона, где трудилось много обладателей «волчьих билетов». Предприимчивый и расчетливый хозяин не терпел бездельников, и вскоре Сергею, внуку сторожа, пришлось разъезжать по хуторам, выполняя различные мелкие поручения хозяина. Там-то, в хуторах, и познакомился он с бывшими политзаключенными. Подружился со многими и стал их постоянным связным.
Когда Сергею было пятнадцать лет, он впервые надел на плечи короб и начал так полюбившуюся ему жизнь разносчика нелегальной литературы под видом безобидного торговца мелким товаром.
Иногда и ночью он тихо напевал свою «Коробушку», которую так любили слушать в станицах и хуторах и благодаря которой торговля у него всегда шла успешно.