— Что вам-то не спится?
Она вздрогнула, испуганно посмотрела на меня. И взгляд ее, долгий, испытующий, доставил мне несказанное удовольствие.
— Думаете, легко на заборе висеть? У меня руки отнимаются, когда вы так смотрите.
— М-могу и не смотреть, — сказала она, мило заикаясь.
Она всегда заикалась, когда волновалась, и это я относил к одному из ее достоинств.
— Н-не нашли, кто стрелял?
— Это военная тайна.
— Про вашу т-тайну весь поселок знает.
— Если знает, о чем говорить?
— П-подумаешь! — Она капризно пожала плечами. — Нина расскажет.
— Нина не ведает тревог. Ей сейчас снятся счастливые сны.
— А вот и не спит, я звонила.
— Интересно… — Это и в самом деле было необычным.
Чего девчонки-то всполошились?
— Интересно бы поглядеть…
— Н-на Нину?
— На вас, заговорщиц.
— Обойдетесь. — Она улыбнулась так ослепительно, что я чуть не свалился с забора. А в следующий миг я и в самом деле сорвался, потому что увидел такое, от чего заболело в животе. Таня, сердитая недотрога, с которой мне так и не удалось перейти на «ты», вдруг показала язык и, покраснев от своего озорства, быстро пошла по тропе.
— Тань! — заорал я. — Таня, погоди, дело есть!
— Знаем мы ваши д-дела.
Но она все же остановилась, оглянулась в ожидании. А я лихорадочно придумывал, что бы такое сказать посущественней. Про любовь уже говорил, комплименты, какие знал, тоже все перебрал…
— Хотите, я на сверхсрочную останусь?
— Слыхали.
— А у меня есть тайна, — выпалил я, вспомнив про историю Ивана Курылева. Тайну вообще трудно в себе носить.
Но быстрей всего она выскакивает, когда надо срочно что-то сказать пооригинальнее, а ничего не придумывается.
— У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни тайна… — скороговоркой пропела Таня.
— Да нет, настоящая.
— Сердечные т-тайны, значит, ненастоящие?
Вот и поговори с этими девчонками. Все не по ним!
— В самом деле — серьезное.
Мне вдруг пришло в голову, что она могла бы подговорить своих мальчишек и девчонок на поиск. Под известным девизом «Никто не забыт, и ничто не забыто». В два дня обойдут поселок, разыщут стариков, кто помнит довоенную заставу, кто был тут при немцах. И я принялся рассказывать все, что вычитал вчера из газетной вырезки. Знал, что Таня обрадуется предложению начать поиск, но она, казалось, совсем обезумела от восторга. В конце концов я понял из ее восклицаний, что про Ивана Курылева она знает, что он собирался жениться на Анне Романько, родной тетке Тани, старшей сестре ее матери. Тетку свою Таня никогда не видела, потому что та сгинула на неметчине, куда ее угнали в сорок втором году, но мать рассказывала, что, когда была совсем маленькой, видела веселого пограничника Ивана, приходившего в дом.
— П-позовите эт-того Игоря, — торопила Таня, — хочу на н-него поглядеть.
— Чего на него глядеть? — забеспокоился я.
Но пошел, раздумывая по дороге, что как бы там ни было, а лучше пусть они поговорят в моем присутствии.
В спальне, как всегда, было сумрачно и душно. То есть я знал, что это не духота, даже как-то лучше спалось в привычных ароматах родной казармы, но после свежести раннего утре воздух тут показался просто спертым. Солнце, поднимаясь над морем, пробивалось через мелкие щели в плотных гардинах окон, десятками зайчиков испестрило противоположную стену и почти погасило синюю лампочку над дверью. Я подошел к койке Игоря, услышал его спокойное посапывание и остановился в нерешительности. Всю ночь ведь не спал, как и я, стоит ли беспокоить? Тумбочка у койки Игоря была распахнута настежь. Я наклонился, чтобы закрыть дверцу, и увидел на полке книгу с интригующим названием — «Приключения». Взял ее и раскрыл как раз там, где лежали пожелтевшие от времени газетные вырезки. Их было две.
Я недолго мучился сомнениями насчет права читать чужое. Успокоив себя убедительным аргументом, который так любил повторять старшина, — «в дружном коллективе даже сердечные тайны не должны быть тайной», я пошел с газетными листками к своей койке, поймал солнечный лучик и стал читать.
«…Катер, казалось, намертво засел на камнях. Алексей, обвязавшись веревкой, чтобы не унесло волной, в несколько минут с кошачьей ловкостью облазил его весь и с палубы, и вдоль бортов, ныряя в ледяную воду.
— Порядок! — крикнул он. — Пускай помпу!
Помпа стучала и шипела так, что, казалось, должна была всполошить всех немцев. Но хуже всего было то, что вода в катере совсем не убывала. Тогда Алексей полез в люк. Он нашел пробоину, закрыл ее спиной и держал, упершись ногами в переборку. Вода в люке начала убывать. Катер заскрипел днищем о камни.