— Лично мне ничего. Старался установить истину.
— Какая же на бумаге истина, правда, она на людях. Небось злые люди набрехали, а вы все писали…
— Сейчас придет защитник, и вы с ним прочитаете все дело. По закону вам предоставляется право защищаться, заявлять ходатайства, представлять доказательства своей невиновности.
Носова завороженно, не отрываясь, смотрела на папки. «Нашли или нет?» — сверлил голову вопрос.
— А можно мне дело почитать сейчас? Ну, до защитника?
Следователь подумал, посмотрел в окно.
— В этом я не вижу процессуального нарушения, — и подвинул в ее сторону первый том.
Не скрывая волнения, Клава торопливо подскочила к столу, взяла папку, положила на колени и развернула обложку. Впервые в жизни она держала в руках уголовное дело. Да еще какое — по обвинению ее в совершении преступления. Она со страхом и волнением смотрела на неведомые ранее пугающие протоколы.
«Постановление о возбуждении дела», — прочитала она. — «…вступив в преступный сговор… в крупных размерах…»
— В какой сговор?… Никакого сговора между нами не было. Одна принесла бутылку «Старки», другая… и пошло. А сговора не было. В каких же крупных размерах? Что у нас, тыщи?
Следователь что-то писал, не отвечая на вопросы.
Когда арестовали, первое, что ей захотелось, — умереть, закрыть глаза и умереть, ни о чем не думать, ни о чем не вспоминать. Все ушло далеко, далеко… На допросах следователь несколько раз спрашивал о деньгах. Говорила, что нет денег. Вроде отстал.
Носова внимательно читала следственные протоколы. Раньше, когда Шесталов записывал в них быстрым неразборчивым почерком ее показания, они казались простыми линованными листами бумаги. Сейчас, подшитые в папку, пронумерованные, официально названные, они были совсем другими, угрожающими. Вот протокол ее показаний. «Ничего не признавала. В суде спросят: почему не рассказывала правду? Что ответишь? Говорят, за это добавляют… Ничего, главное — были бы деньги…»
«Так, а это что? Рапорт инспектора Андреева. Пишет: торгуют разбавленным коньяком».
— Каким же разбавленным? Что он пишет?! Градусы одни и те же! — громко возмущалась Носова.
Шесталов все так же молча писал что-то на листе бумаги.
«Что я плохого сделала этому Андрееву? С работы бы сняли, штраф бы какой наложили, а то рапорт, дело! А это что? Акт контрольной закупки. Ой, купили у Лельки сто грамм коньяка, незаметно вынесли из буфета — и на экспертизу. А это что за протокол? Допрос нашего директора. Работала Носова хорошо. Конечно, неплохо. Целый день на работе. Предупреждения делали… Когда делали? Нужно было контроль осуществлять, может, и не дошли бы до такой жизни. А они — предупреждения… А вот допрос Лельки! Что она там наговорила? — И вновь зашевелила губами, прочитывая строчки протокола. — Правильно, что не сознается, молодец!»
Она внимательно прочитывала следственные документы, водя пальцем по строчкам. Когда слово не понимала, показывала Шесталову, тот зачитывал его вслух, и Клава, шевеля губами, читала дальше.
«А это что? Ой, батюшки, допрос Носова Виктора Степановича, Витюхи, ее благоверного! Что он там наговорил? Поди, сдуру что и сболтнул! Нет, все пока верно. Да, живем третий год. Лишних денег не было, зарплату отдавал жене. Держи карман шире! А водку на что покупал? С родственниками жены не дружил. Да кто с тобой дружить-то будет?! Выпьет, такую чушь понесет, слушать тошно. Мать в прошлое лето: «Витенька, покушай, Витенька, попей!» Одних яиц утром по десять штук съедал. Хоть бы гвоздь в доме забил, силищу некуда девать. Вот здесь молодец. Жена домой грелок не приносила! Одна была для лечения, других не видел. Те, что нашли при обыске, принадлежат жене. Вот зараза, так и знала — подведет, не поддержит. Не мог что-нибудь сказать!»
Она задумалась, стала лихорадочно придумывать оправдания, но ничего путного в голову не приходило. Стало обидно оттого, что она будет осуждена, а он в это время новый костюм наденет и с какой-нибудь задрыгой в кино пойдет. «Копила к празднику на свои, кровные». Клава платочком вытерла глаза, шмыгнула носом.
«Чем занималась жена? Не знаю», — продолжала она читать. — Знает, все знает! Откуда деньги взяли для кооперативной квартиры, за какие гроши вещи купили? На его зарплату? Не знает! Нашел ответ! Не мог сказать — накопили. Не пили, не ели, все копили. Мог сказать: родственники помогали. Тоже мне муж — объелся груш! Разведусь я с ним. Ой, следователь спрашивает о деньгах. Нет денег. Нет. Вот молодец! Значит, деньги целы! — И она облегченно выдохнула. — Только бы поменьше дали. Отбуду, с копейкой не пропаду!»