— Могу я узнать ваш возраст, мадам?
— Сорок восемь. Я вышла замуж ровно пятнадцать лет тому назад. Как видите, я была уже тогда, что называется, старой девой.
Взглядом она указала на увеличенное фото, висевшее напротив кровати над камином: она в подвенечном платье под руку с человеком выше ее ростом и старше. Вид у него был серьезный, немного торжественный.
— Это ваш муж?
— Да. Он был вдовцом. Его первая жена умерла от воспаления легких через семь лет после их свадьбы.
Она добавила слегка приглушенным голосом:
— Она умерла в этой комнате, в этой кровати. Детей у них не было.
После этого Мегрэ уже не пришлось задавать вопросов: как будто говоря сама с собой, она начала длинный рассказ. Речь ее лилась монотонно, словно вода из испорченного крана.
Теперь она больше не смотрела на него, говорила, устремив взгляд перед собой, в пустоту. Временами умолкала, чтобы перевести дух.
— Видите ли, Бурсико лучший человек на свете. В Объединенном пароходстве все вам это скажут, там его обожают. Он поступил к ним шестнадцати лет на должность рассыльного и пробился сам — учился, отказывал себе во всем. Родители его были очень бедные, они жили в Бордо. Отец часто пил, и каждую субботу мать разыскивала его по полицейским участкам. Поэтому мой муж так ненавидит выпивку. Мне неудобно, что я не могу вам ничего предложить. У нас в доме никогда не бывает спиртного, даже вина. Я думаю, вначале он боялся наследственности и подчинил себя крайне строгим правилам…
Мегрэ хотел что-то спросить, но она продолжала говорить, и он не стал перебивать, решив выслушать ее до конца.
— Иные смеются над ним, в особенности на пароходе, где принято много пить. Он не играет, не интересуется женщинами. Проводит все вечера у себя в каюте, читает, занимается. Он самостоятельно выучил пять или шесть языков и бегло говорит на нескольких туземных диалектах.
Мебель здесь была старенькая, как и все предметы в комнате. Из-за того, что на улице было светло, электрический свет казался тусклым и придавал всему поношенный, пыльный вид.
Мегрэ пришел, чтобы задавать вопросы и получать конкретные ответы, а вместо этого выслушивал бесконечные излияния.
— Я встретила его, когда он жил в Париже между двумя рейсами, потому что, даже овдовев, он возвращался в Париж, где у него была квартира.
— А мать его разве не живет в Париже?
Она не удивилась, что ему об этом известно.
— Да, он переселил ее сюда уже давно, еще когда был женат в первый раз. Снял для нее квартиру на улице Турнель. Она теперь уже очень старая. Иногда она меня навещает, а больше никуда не ходит.
— А почему его мать не живет вместе с вами?
— Не хочет. Считает, что каждая супружеская пара нуждается в независимости.
— Вы с ней в хороших отношениях?
— Я люблю ее как родную мать. С Бурсико мы познакомились в бельевом магазине на бульваре Сен-Мишель, где я работала продавщицей. Он зашел купить носки и черные галстуки и посмотрел на меня внимательно, словно что-то во мне его поразило. Впоследствии я узнала, что именно, — он не пытался скрыть это от меня. Оказывается, я как две капли воды похожа на его первую жену. Подойдите к камину. Там есть фото налево, в рамке из красного дерева.
Комиссар со вздохом поднялся и для очистки совести взглянул на плохую фотографию молодой женщины, довольно невзрачной, которая грустно улыбалась, как будто предчувствовала, что умрет молодой.
Мегрэ уже жалел, что пришел сюда. Он словно увяз в этой тусклой истории, ему хотелось выйти на улицу, вдохнуть живительного воздуха, и когда снова сел в кресло, то почувствовал, что веки его отяжелели.
— Потом я не видела его почти три месяца. Он уехал в одно из своих путешествий в Экваториальную Африку. Вернувшись, он просил меня провести с ним вечер. Я согласилась. В тот самый вечер он рассказал мне о своей первой жене и спросил меня, согласна ли я выйти за него замуж. Я была одинокая, без семьи, очень бедная, и я согласилась. Только позднее поняла, какой это хороший человек и как мне повезло. Подумайте, что было бы, если бы я заболела до того, как познакомилась с ним? Лежала бы сейчас в больнице за счет общественной благотворительности. Когда он приезжает, ему совсем невесело видеть жену в таком состоянии, однако он никогда не сказал мне по этому поводу ни слова. Напротив, он меня утешает и каждый раз очень радуется нашей встрече.
Почему-то Мегрэ подумал, что радость у этого человека, должно быть, мрачная. Разумеется, он жалел их обоих. Но по какой-то непонятной причине их несчастье его не трогало.
Ее слова доходили до него словно сквозь какую-то завесу. От рассказа и от этой комнаты веяло унылой скукой, как от семейного альбома, который незнакомые люди упорно показывают вам, не пропуская ни одной тетки, ни одного маленького кузена.