Мартынов поежился от застоявшегося холода и в который раз посмотрел на телефонную трубку. Была бы связь с перевалочной базой, все было бы гораздо проще, а так… Он снова с беспокойством подумал о жарковской машине: тринадцать часов назад вышла на базу — и как в воду канула. Не дай бог застрянет, тогда все: поселку из беды не выбраться.
Неровным мерцающим светом замигала подвешенная к потолку лампочка: похоже было, что люди в домах отогревались электроплитками и самодельными «козлами». Слабенькая подстанция едва тащила на себе весь этот груз, готовая в любой момент опрокинуть поселок в темноту, в нечеловеческий холод.
Мартынов тяжело поднялся со стула, негнущимися пальцами застегнул крючки воротника, вышел на крыльцо.
Отсюда, с небольшой возвышенности, на которой удобно разместился П-образный новенький корпус управления стройки, в ясный погожий день хорошо просматривался весь поселок. Сейчас же в сгустившихся сумерках, смешанных с морозной дымкой, едва различались, силуэты близлежащих домов. Уличные фонари были отключены, и только редкие огоньки в окнах говорили о том, что в домах еще теплится жизнь. Мартынов с тревогой посмотрел на громоздкое здание котельной, с высокой трубы которой, прибитый ветром, падал на снег иссиня-черный дым. Где-то у самой земли его подхватывала колючая поземка и выгоняла на застывшее русло реки, на прибрежные гольцы.
У костров, которые сплошной лентой вытянулись вдоль трубопровода, копошились люди. Разрывая темноту яркими сполохами, гудела электросварка, надрывно урчали бульдозеры, растаскивая по трассе трубы, утеплитель, доски для короба, только что срубленные лесины, идущие на дрова.
По дороге, рассекая слепящими фарами темноту, пронеслась единственная на все Красногорье водовозка. Она лихо развернулась и притормозила у котельной. Из кабинки выскочил шофер, ударил ногой в неказистую дверь кочегарки. В проеме показались два кочегара с гофрированным брезентовым шлангом в руках, начали натягивать его на наконечник сливной трубы. Мартынов растер успевшие за несколько минут онеметь щеки и, уткнув подбородок в теплый воротник, подошел к машине. Увидев начальника строительства, Сенька Ежиков, шофер водовозки, подмигнул ему, похлопал толстой рукавицей по обледеневшей бочке.
— А кто-то, Михал Михалыч, говорил, что моего коня списывать надо?
Мартынов, с первого дня запомнивший этого веснушчатого, никогда не унывающего парня в матросском бушлате, прибывшего на стройку по комсомольской путевке, улыбнулся в темноту: когда Ежикову предложили сесть на водовозку, он сначала онемел, а затем, рванув дверь кабинета начальника строительства, влетел в заполненную людьми прокуренную комнату, где шла планерка, и с порога завопил, ударяя кулаком по обтянутой тельняшкой груди: «Это меня?… Старшину второй статьи… орденоносного Тихоокеанского флота — на водовозку?!» На какое-то мгновение в кабинете стало тихо, и вдруг гомерический хохот потряс дощатые стены времянки, в которой обосновалась тогда контора строительства. Смеялись долго, и, только когда прорабы и бригадиры отерли слезы, кто-то, кажется Гена Лободов, спросил: «Топор держать в руках можешь?» Ежиков прищурился, опасаясь подвоха, но все же сказал: «Матросы все могут». — «Ну и хорошо — беру тебя в бригаду плотником второго разряда».
Но бывший старшина второй статьи Семен Ежиков, закончивший до армии курсы шоферов, все же предпочел водовозку…
— Так вроде бы ты сам это и говорил, — подначил Ежикова Мартынов.
— Не-е, Михал Михалыч… — закрутил головой Сенька. — Видать, вы меня не поняли. Я говорил, что таких асов, как я, надо пересаживать на «Стратеги». Слух есть, что скоро они к нам прибудут. Новенькие. А водовозку пускай какой-ни будь салажонок осваивает.
— Ну прости… — Мартынов развел руками. — Первый же «Стратег» твоим будет. Обещаю. А сейчас давай, матрос, выручай. От твоего коня жизнь детишек зависит.
Осунувшееся лицо Ежикова сделалось серьезным.
— Матросы не подведут, Михал Михалыч. Тяжеловато, правда, — шестнадцать часов за баранкой.
— Может, попросить кого подменить? Поспишь часок.