— Я знаю…
— Смотри-ка: «знаю»! А что еще вам известно? Догадываетесь ли вы, что я тоже ненавижу боль? Но совсем другую — боль от оскорбительной вежливости, презрительного допущения меня — червя! — в круг небожителей. Мои костюмы не хуже ваших, и сорочки я меняю чаще, чем вы, и все-таки я грязный, а вы — чистые.
— Кто — мы? — вставил я осторожно.
— Чистоплюи, интеллигенты по рождению… Я сказал, что не боюсь физической боли. Это так! В детстве меня лупцевали все, кому не лень. Даже мой собственный отец, конторская крыса, лебезивший перед любой тварью с классным чином повыше, и тот ежедневно порол меня — так, ни за что. Я научился терпеть, и теперь у меня шкура как у бегемота. Ее не пробить…
Искренность всегда интересна, и я делал все, чтобы не спугнуть Петкова. Другого случая могло и не представиться.
— По-вашему, — сказал я, — страдания закаляют? Чем ниже был, тем выше поднимешься?
Брови Петкова округлились.
— Слова, Багрянов, сплошные слова! А колупни — что под ними? Вам приходилось пытать? Нет? Еще бы, это же противно вашему естеству. А я что, по-вашему, замираю от восторга, что ли, когда при мне ломают кости, выворачивают суставы или агенты — очередью! — насилуют девчонок, а потом вырезают им женские места? Нет, нет, Багрянов, я не упырь и не выродок. Но я подготовил себя к этому и после подвала способен быть самим собой — читать стихи и шептать интимные слова любовнице… Мне трудно, но я могу… Что же вы не спорите?
— А надо ли? — сказал я просто.
Мы закончили завтрак, и Петков уехал, увезя с собой Цыпленка. Полчаса спустя место Цыпленка занял кривобокий субъект с игривым именем Бисер. Он с места в карьер покорил меня тем, что узаконенное фонетикой «а» стремился по возможности заменять на сложный звук, средний между «я» и «у», и поэтому даже простое «дурак», обращенное ко мне, звучало в его устах печально и чуть загадочно: «дуряук».
— Ты новый охранник? — спросил я.
— Дуряук! — сказал Бисер и сел у двери.
Я люблю людей необычных. Кривой бок в сочетании с редкостным прононсом делали Бисера неотразимым, и, признаюсь, я испытал нечто вроде разочарования, установив вскоре, что с фигурой у Бисера все благополучно, а иллюзию асимметрии создает полуавтоматический пистолет, засунутый в кобуру под мышкой.
— Он тебе не мешает? — спросил я доброжелательно.
— Дуряук! — сказал Бисер.
…Сорок восемь часов… За этот срок Везувий раз пять мог бы засыпать пеплом Помпею и Мировой океан по меньшей мере трижды поглотить Атлантиду. В мире же Багрянова, слава богу, двое суток минули без потрясений и катастроф. Все странным образом притихло, и даже Петков не предъявляет претензий к не слишком пространным моим рассказам о деятельности конторы на улице Графа Игнатьева. Он словно бы ждет чего-то и потому тянет время, хотя старается при этом, чтобы все выглядело как обычно. Допросы сменяются отчетами, отчеты — допросами, я говорю и пишу, а Петков слушает или читает, не уставая и не нервничая. Сегодня подставной вторично навестил модный магазин и вернулся ни с чем. Петков сообщил мне об этом и с ровной, ничем не нарушенной угрюмостью выслушал ответ. Сказал:
— Мы попробуем еще раз, — и, помедлив, попросил меня снова написать о явке и технике связи.
Дописав новый — какой там по счету? — отчет, я слоняюсь по вилле и бью баклуши. Впрочем, это только так кажется, что я ничего не делаю: голова у меня работает, а ходьба помогает думать. Отмеряя километры по этажам, я, к примеру, пришел к выводу, что засветился в самой Софии. Не раньше. От границы я несколько раз проверялся и теперь, сопоставив всякую всячину, пришел к убеждению, что не проворонил бы наблюдение. Это совсем немаловажно! Если меня срисовали в гостинице или на улице, я могу быть спокойным за судьбу чемоданчика, ждущего своего владельца вне пределов досягаемости ДС. Более или менее спокойным…
И все же где меня засекли? В гостинице, очевидно. Больше негде. Скорее всего подвел старый паспорт, и я должен признаться, что был не прав, убеждая Центр в его надежности. Петков зря ломал комедию с конторой — он с самого начала знал, что Слави, сидящий с ним в сладкарнице и якобы прибывший из Добрича, и софийский коммерсант Слави Николов Багрянов, без вести пропавший более года назад, — одно лицо. Знал он и то, что границу я пересек нелегально, ибо в паспорте не было виз и таможенных штампов; и, наконец, он обязан понимать, что ожидать от меня правды — все равно что пытаться печь пирожные из снега.