Капитан годами приучал свой мозг в минуты наивысшего напряжения выполнять только одну работу — сопоставлять, анализировать, делать неторопливые выводы. Мысли образовывали как бы замкнутый круг: слышу, вижу, вспоминаю, сопоставляю и думаю, думаю, ищу единственно верное решение.
Стриженой никогда не считал нарушителей глупыми — тут сказывался опыт его предшественников и его собственный опыт. Он проштудировал сотни документов, лаконично повествующих о задержании, просмотрел огромное количество стенограмм допросов пойманных нарушителей, в свое время подивился их изощренности в подготовке перехода границы, их остроумным внезапным ходам. И теперь Стриженой понимал, что имеет дело с хитрым, коварным врагом, скорее всего, человеком местным, возвращающимся из-за кордона.
На небольшом, в сущности, клочке земли поведется ожесточенная борьба умов, характеров, опыта и интуиции. Капитан предполагал: нарушитель имеет резервный вариант на случай неудачи, возможен и обратный прорыв границы, поэтому он и поднял заставу по тревоге. Через час пробудится весь район, и круг замкнется. Отряды колхозных дружинников блокируют непроходимые чащи, протянутся цепью вдоль скалистых склонов, как бы отрезая полный тайн мир пограничной полосы от шумного, многолюдного мира городов и сел, от вечно живых артерий — дорог.
Солдаты из пограничного отряда, поднятые по тревоге, закроют все проходимые и непроходимые черные тропы, умело замаскировавшись, замрут, застынут в ожидании, чутко вслушиваясь в шорохи, отыскивая среди них тот единственный, который рождает шаг человека.
Стриженой знал, как редко случается на границе задержать настоящего матерого нарушителя. Иной прослужит всю жизнь, но так и не столкнется с человеком, который долгие годы готовился к переходу. Асы разведки не каждый день прорывают границу. Но ты готовишься к этой встрече всю жизнь, и, если настал твой час, ты отдаешь всего себя борьбе, поиску, схватке.
— Агальцов… — сказал Гомозков, нарушая раздумья командира.
— Где?
— Справа, в сорока метрах от поворота.
Капитан приказал остановиться и выскочил из машины. На темной стене леса тускло мерцала яркая точка. «Курит!»
Капитан выслушал доклад подошедшего пограничника, спросил:
— Курили?
— Курил, товарищ капитан, — опустил голову солдат, — захолодился на одном месте, вода кругом.
— Гомозков, займитесь следом… А вы… — Стриженой смерил Агальцова строгим взглядом, — покажете место, где видели шаровую молнию.
— Есть… — Агальцов повел рукой в сторону болотца: — Сперва она пришла от границы, а дальше я не видел.
— Какая она была, когда вы ее обнаружили? Опишите…
— Когда увидел, вроде как фара у газика, только больше в размерах и поярче. Туман был, товарищ капитан… Много не увидишь. Хотя по манере все это напоминает Клода Моне, знаете, есть такой французский художник. Так вот у него Нотр-Дам написан в сплошном тумане, получилось вроде видения, ирреально все, вроде есть и вроде пригрезилось.
— А если без Моне?.. — усмехнулся капитан. — Не пригрезилась вам, Агальцов, эта самая молния?
— Никак нет. Я в том месте, где молнию засек, лес обследовал. Деревья в округе подпалены… Чувствуете, пахнет…
«Вот тебе и первогодок, — думал Стриженой, — и с обонянием у него полный порядок, и времени даром не терял».
Во влажном воздухе стойко держался запах горелого дерева.
Подошедший Гомозков доложил:
— След часовой давности, товарищ капитан, размер обуви сорок три, сапоги с подковами, новые. Рост нарушителя за метр восемьдесят пять, вес… вес за сто сорок, товарищ капитан, остальное только Мушкету известно.
— Так… Говоришь, с подковами сапожки. На счастье подковки приколотили, Гомозков, а? И вес… А может быть, нес он что-нибудь… След нужно искать, Глеб. По ручью ведь пошел.
— По ручью, товарищ капитан.
— Значит, где-нибудь выйдет. Возьмешь Агальцова — и вверх. Я еще побуду здесь — и вниз спущусь…
— «Попрыгунчик», товарищ капитан?
— Не знаю, Гомозков. Нужно посмотреть, что на КСП в ложбине. Держи связь с заставой. Там Недозор…
— Есть, держать связь с заставой.
Агальцов и Гомозков с Мушкетом неслышно растаяли в тумане.
Гомозков и Агальцов
Теперь они бежали, отстав друг от друга на добрую сотню метров. Впереди Гомозков с Мушкетом на длинном поводу, за ним — худой, жилистый Агальцов.
Собака взяла след, едва пограничники прошли полкилометра вверх по ручью. Два часа без передышки шел поиск. И вот надо же: Мушкет потерял след, кружил по поляне с тремя стогами сена, тыкался носом то в один стог, то в другой, жалобно скулил, потом сел, вывалив язык и тяжело дыша, словно бы моля об отдыхе.
— Ищи, Мушкет, ищи… Ну, Мушкетик… милый… уйдет ведь он…
Гомозков уговаривал собаку, поглаживая ее мокрую голову.
Далеко в горах высверкивали молнии, здесь же в долине ровно шумел дождь.
— Что? — выдохнул подбежавший Агальцов.
— Похоже, Мушкет след потерял… — угрюмо отозвался проводник.
Агальцов сразу поскучнел.
— Значит, спрашиваем — отвечаем… Как звали моего предка, который жил при Иване Грозном? Ответ — Лифантием…
— Ты бы лучше осмотрел местность, чем трепаться, — не то приказал, не то попросил Гомозков.
— Ладно. Я сейчас залезу вон на ту сосенку и гляну разом на синий город Севастополь.
Агальцов слыл мастером турника. Вскоре его жилистое тело замелькало где-то возле самой вершины.
Гомозков устало присел на поваленный бурей старый дуб.
Надежда, что Мушкет снова возьмет след, не оставляла следопыта. Дождь, конечно, мешает собаке, но и еще что-то. Ведь след-то свежий, и что Мушкету дождь, если он не вынюхивает землю, как другие, а ведет проводника по запаху, оставленному чужим человеком в общей атмосфере данной местности.
Значит, что-то еще мешает собаке.
Гомозков знал, на какие ухищрения идут нарушители, чтобы замести след. Табак, рассыпанный на тропе, — самое простое. Гомозков встал, потянул ноздрями влажный плотный воздух. Его насторожил сам воздух. В нем таился какой-то запах, незнакомый, совершенно чуждый многочисленным лесным запахам. Словно жгли здесь недавно не то пробку, не то…
«Газ», — пришла внезапная мысль. Вот что мешает Мушкету.
Агальцов шумно спрыгнул на землю.
— Нет, ты мне скажи, шотландцы носят комбинацию? А? Небо в мехах до самого Рижского залива, товарищ сержант. В полумиле, курс зюйд-вест, большая поляна, и на ней опять же три стожка сена. Надо бы посмотреть…
— Посмотрим. Обязательно. Отдохнем чуток… Мушкет выдохся.
Агальцов удивленно уставился на товарища:
— Здесь он, твой дядя с подковами. И недалеко… Достанем… Ты вот лучше мне скажи, Алеша. Вроде ты и грамотен… Биографии великих людей читал, разные картины видел, а живешь не думая.
— А чего думать, если все понятно… К примеру, на сей момент: Мушкет твой едва плетется, потому что старшина лишний кусок мяса пожалел собачке.
— Потяни-ка своим длинным носом. Потяни как следует… — Агальцов шумно со свистом вдохнул в себя воздух. — Чуешь что-нибудь?
— А что? Костром вроде пахнет.
— В котором сжигали пробки из-под Прасковейского портвейна…
— Вроде так…
— Значит, не померещилось, — пробормотал Гомозков. Теперь следопыт был уверен: нарушитель где-то рядом. Он тоже не двужильный, устал и явно сбавил обороты, а чтобы сбить собаку со следа, пустил в ход последнее средство — баллончик с газом.
Гомозков взглянул на Мушкета. Тот зябко вздрагивал всем телом, лежа в кустах, и грустными глазами смотрел на хозяина.
— Нужно идти, — сказал человек собаке, и она послушно встала.
— Еще немного — и мы достанем его, Мушкет. Алексей, смотри в оба, автомат с предохранителя и… тихо. Пойдешь следом, дистанция пятнадцать метров… Вперед…
Он исходил здесь каждую тропинку еще в детстве. В Мюнхенском центре знали, кого посылать для прорыва границы. Каких только кличек для этого человека не придумывали за рубежом! Сколько псевдонимов и фамилий сменил он за четверть века, работая по заданию службы «серого» генерала Гелена на территории Польши и Чехословакии! Давно кончилась война. Для него же она не кончалась никогда. В сорок девятом с остатками разбитой оуновской банды он бежал из родных мест, через территорию Чехословацкой республики пробрался в Мюнхен и работал в штабе Бандеры. Он и сам иногда забывал свою настоящую фамилию. И имя. Но не было человека на земле, по которой он сейчас шел, кто бы забыл его последнюю кличку — Марко Палач. Сейчас ему пятьдесят один год, но в плотном, плечистом теле угадывается незаурядная сила и ловкость, все так же зорки глаза и остер слух.