— О нем кто-то справлялся. Женский голос. И вот что странно — назвали фамилию Еремина.
Ксения Борисовна пожимает плечами:
— Что ж тут странного? Это фамилия моего второго мужа, Мишиного отчима. Правда, никто никогда Мишу так не называл. И в школе, и в армии, и в таксопарке по всем документам он Носков. Кто ж это мог звонить?
— Ваш муж работает мастером на камвольном комбинате, не так ли? Знают ли там, что он неродной отец Михаила?
Ксения Борисовна задумывается.
— Точно не могу сказать. Ваня ему как родной, никогда и не скажешь, что отчим.
Я торопливо прощаюсь. Сейчас мне нужно побыть одному и как следует все обдумать. Версия любовницы скорей всего отпадает, как-то она не смыкается со сложившимся в моем представлении нравственным обликом таксиста. Тогда кто же? Вполне возможно, что это знакомая преступника. Он боится, что единственный человек, который видел его в лицо, выживет… он один желает Михаилу смерти… Преступник психует, места себе не находит… В одну из таких отчаянных минут он просит знакомую девушку позвонить в больницу и узнать о состоянии своей жертвы. Девушка может ничего не знать, придуман какой-то невинный предлог. Итак, девушка звонит в отделение и называет фамилию — Еремин. Из этого следует, что или она, или сам преступник работает на том же комбинате, что и отчим Михаила. Никто ведь там не знает, что настоящая фамилия таксиста — Носков, все думают, что ранен родной сын мастера Еремина.
Я поворачиваю назад. Ксении Борисовны нигде не видно. Неужели уехала? И вдруг вижу ее в окне троллейбуса. Она сидит скорбная, бесконечно усталая. Стучу в окно, прошу выйти на минутку. Она еле успевает выскочить из трогающейся машины.
— Ксения Борисовна, ваш Миша служил на флоте?
— Нет, он у меня ракетчик!
Ракетчик? А при чем тогда якорь? Первое лежащее на поверхности объяснение отпадает. Что ж, поищем поглубже…
8
Сгущаются сумерки. За окном вяло сеется мелкий осенний дождь. Я зажигаю настольную лампу и погружаюсь в разбор накопившихся бумаг. Однако глубоко погрузиться не удается — входит Бурцев. Он медленно снимает мокрый плащ, бросая на меня интригующие взгляды. Его явно распирает какая-то важная новость, но я делаю вид, что поглощен делом, — выложит сам, никуда не денется.
— «Мы ленивы и нелюбопытны». Это Пушкин про таких, как ты, сказал. Хоть бы для приличия спросил: где был, кого видел, что нашел?
— У кого был, что видел, где нашел? — послушно откликаюсь я.
Бурцев триумфальным жестом кидает на стол любительский снимок. Распущенные по плечам темные волосы… лихо вздернутый нос… крупные чувственные губы… Неужели она?
— Подразумеваешь черноокую красотку? Не исключено! Снимок я нашел при обыске в комнате Валета, притом совершенно случайно.
— Это как же?
— А вот слушай и учись, как надо работать. Обыск подходил к концу. Отыскал я тайник, где он хранил пистолет, еще кое-что по мелочам. Стал проглядывать книги с полки. Понятым скучно — позевывают, а хозяйка, смотрю, чего-то занервничала, появилась в ней тревожная суетливость. Сидит, а пальцы так и бегают по коленям. «Ольга Павловна, — спрашиваю, — вы заходили в комнату Дьякова?» — «Очень мне надо, чего я там не видела?» А голос дрожит, а улыбка не получается. «Ольга Павловна, вы заходили в комнату Дьякова! Что вы там взяли?» — «Господи! — всплескивает она руками. — Уже и свою книгу забрать нельзя!» И приносит библиотечную книгу «Мир приключений». Встряхнул я ее, тут карточка и выпала. Хозяйка признала в девчонке Валетову зазнобу.
Я всматриваюсь в снимок — так это она была в субботу на Гончарной? Если она, тогда ранение таксиста замыкается на Валете и искать больше некого… Какая-то назойливая мыслишка вьется в голове, я ее отгоняю, она вновь возвращается. Ну хорошо, была девчонка на Гончарной, но где уверенность, что скандалил с ней именно Валет. Это мог быть совсем другой парень — тот, кому маэстро сбривал баки, кого видел Прибылов…
— Девчонку надо найти обязательно, — размышляет вслух Бурцев. — Несмотря на свою молодость, она может быть связующим звеном при сбыте ворованных вещей. И очень возможно, что именно у нее мы найдем похищенную шерсть.
— Что ж, все логично, — соглашаюсь я.
Бурцев выходит, оставив фотографию на столе и давая тем самым понять, что все заботы о поисках девчонки отныне целиком на мне. Тяжеловат стал Бурцев на подъем, стареет, что ли? Сорок лет — какая для мужчины старость, самый расцвет. Но что-то здорово сдал он за последнее время: обрюзг, располнел, облысел. А ведь был, говорят, когда-то лихим оперативником — и в засадах сидел, и в схватках участвовал. Я подозреваю, что в этих переменах виновата жена — сдобная хохотушка, которая на целых двенадцать лет моложе Бурцева. Три года назад она родила ему двойню, и с того самого дня Бурцев стал заботливым папашей и… посредственным работником. Все его незаурядное прежде честолюбие из сферы служебной перешло в мир семейный; он страшно гордится своими близнятами, и в общем ничего удивительного нет, что к работе относится без прежнего пыла. Собственно, на примере Бурцева я и выковал свою теорию о том, что работник угрозыска не должен обзаводиться семьей. «Семья связывает человека по рукам, ногам и великим замыслам». Не помню, какой мудрец это сказал, возможно, сам придумал.