— В Сибири?
— Там я был, — сказал следователь. — В кандалах. Но мы-то от кандалов отказались. Итак, вы должны, конечно, заниматься сбором сведений военного характера?
— А если я ничего не скажу? — спросил Васильев.
— Не советую, — спокойно произнес следователь. — Мы и без вас, правда, с трудом, но докопаемся. Шифр, ключ к нему у нас.
— Этого недостаточно.
— Да, нужна зацепка — первая явка.
Васильев, не скрывая удивления, посмотрел на следователя.
— Это почерк вашего хозяина, — пояснил следователь. — Вы больше одной-двух явок не знаете. Цепочка. Все предусмотрено.
— И если я оборву цепочку? — опять грубо спросил Васильев.
— Не советую, — повторил следователь.
Васильев понял, что с ним этот человек вежлив. Но он строг, суров. Прошел трудную школу жизни. И беспощаден.
Следователь посмотрел исписанные страницы. Пока в протоколе только биографические сведения. Хорошие сведения. Почти пролетарское происхождение. Служба в армии, оставался верен присяге в гражданскую войну. Эмиграция. Вербовка. Кем и где, уже известно. Цель тоже ясна.
— Нам осталось вписать в протокол последние строки.
«А ведь действительно нескольких строчек достаточно. Явки и главная цель», — удивленный, даже ошарашенный неожиданно быстрым завершением следствия, подумал Васильев.
Он подготовился к изнурительным, долгим, обязательно ночным разговорам. Следователь должен переспрашивать, ловить, уточнять детали, доискиваться до каких-то обстоятельств, уже ясных, как божий день.
«Господи, — безучастно подумал Васильев, — ловко скрутили. Вот тебе и миссия… Миссия. — Он задумался и со злорадством решил: — А вот об этом я ничего не скажу! Придет кто-нибудь другой и продолжит. Должен прийти, пройти. Бывают же исключения».
А откуда-то издалека донеслось:
— Сбор сведений военного характера? — уточнял следователь.
— И экономического, — устало добавил Васильев.
— Явки? — Следователь не поднимал головы. Он, наверное, дописывал слова: «экономического характера».
По-прежнему устало Васильев назвал адреса: ашхабадский и ташкентский, фамилии хозяев.
— Вы все сказали? — Следователь отложил ручку, поправил листки протокола. У его глаз опять сбежались морщинки. Спокойное ожидание.
— Из Ашхабада я должен деть телеграмму Подпись хозяина. А из Ташкента послать письмо. Тоже за подписью местного жителя. Все пойдет по адресу туркестанских эмигрантов.
— Господин Тиррел отлично пользуется услугами недобитых басмачей, — сказал следователь. — И, кстати, давно. Не вы первый.
— Пользуется. В их кварталах он бывает. Иногда в праздничном халате… в чалме, — охотно объяснил Васильев.
Ему хотелось этими подробностями заглушить мысль. Не дает она покоя: «чрезвычайной важности».
— Да, — согласился следователь. — Настоящий артист.
Васильева удивило, что именно он, сам, мысленно произносил такую фразу, когда думал о странных похождениях консула по кварталам туркестанских эмигрантов.
— Текст телеграммы вы, конечно, помните? — задал вопрос следователь.
Васильев почти по слогам продиктовал:
– «Из отпуска прибыл благополучно, устроился зпт в старой квартире номер изменен вместо одного сорок три Абид».
— Все слова на месте? — спросил следователь и, повернув листок, пододвинул его к Васильеву.
Тот не стал читать.
— Не в словах, не в их расстановке дело…
— Цифры? — спросил следователь.
— Один сорок три. Сто сорок третий… Это мой номер. Моя подпись.
Следователь не высказал удивления.
— А дальше?
— Я должен послать письмо из Ташкента с указанием тайника.
— Приблизительно?
— Телеграфный столб где-нибудь между Ташкентом и Каунчи.
— Каунчи в этом году переименовали в Янгиюль. «Новый путь» теперь называется, — не давая опомниться Васильеву, продолжал следователь. — Но об этом мистер Тиррел мог не знать. Это совсем недавно случилось.
Он совсем успокоил Васильева. Какое теперь все это имеет значение? Каунчи или Янгиюль, где создана МТС, где новая дорога, а где новая жизнь. Он-то, Васильев, уже не помешает этой новой жизни. Хотя как сказать…
— Почему тайник в сельской местности?
«Так я должен работать в Каунчи», — ответил бы Васильев, если бы не хотел мстить им, уверенным в себе людям, этим новым хозяевам.
— Спокойнее там, — сказал Васильев вслух.
Такому простому объяснению следователь поверил.
— Со связным вы встречаться не будете? — уточнил следователь.
— Нет. Даже о времени прибытия связного я не знаю.
— Но первые сведения вы должны приблизительно подготовить…
— После праздника, — объяснил Васильев. — После военного парада в Ташкенте.
— На первомайский вы не успеваете, — словно про себя сказал следователь.
— Да, — подтвердил Васильев, — после ноябрьского.
— Где должны работать?
После короткой паузы Васильев сказал:
— Я неплохой шофер. Знаю машины. Мог бы на заводе.
— И надолго?
Васильев пожал плечами.
— Право, не знаю, Пока не отзовут.
— Через тайник?
Васильев покусал губу. Кажется, он сказал лишнее.
— Через тайник будут поступать указания? — повторил свой вопрос следователь.
— В крайнем случае. Мне кажется, связной не прядет с пустыми руками.
— Кажется, — повторил следователь. — Ну что, вы все сказали?
— Все! — Облегченно, но слишком быстро выдохнул Васильев.
Наконец-то завершилось. Возможно, сейчас ему предложат вступить в игру. Пообещают жизнь, свободу, золотые горы. Но следователь пододвинул протокол к Васильеву и сказал прежним вежливым тоном:
— Прочтите и подпишите.
«И подпишу! — снова нахлынула злость. — Подпишу, хотя нескольких строк не хватает… Раскусили Тиррела, узнали его почерк! Так уж и раскусили?! А он начинает новую борьбу. Неведомую вам. И не откажется от нее, от этой борьбы».
Васильев не читал. Он пробегал глазами строки, пытался задержаться на них, вдуматься в смысл, но не мог. Строки были ровные, отчеканенные, до горькой обиды простые и страшные.
ПЕРВАЯ ЯВКА
Глинобитный домик с жалкими пристройками был окружен низким дувалом, потрескавшимся от дождей и солнца. Прежде чем постучаться в деревянную, тоже изрезанную морщинами, калитку, Силин оглянулся по сторонам. В кривом, узком переулке, где все дома с трудом скрывали свою старость, тихо и пустынно. Это был час, когда еще весеннее, но сильное ашхабадское солнце начинает показывать свой нрав.
На стук никто не ответил. Стучать громче не хотелось: могут выглянуть соседи. А это только насторожит хозяина. Наверное, хозяин и так не будет доволен посещением в дневное время.
Силин взглянул через дувал на тихий домик и, толкнув калитку, вошел во двор. Голо, пусто. Но земля утрамбована, подметена. Ни соринки. Видно, утром поливали. Под дувалом еще не высохли темные полоски. Не дотянулись до них солнечные лучи. Неожиданно с легким скрипом перед Силиным открылась дверь. Человек лет пятидесяти, еще крепкий, плечистый, в цветном полосатом халате, далеко не новом, внимательно смотрел из-под густых, диковатых бровей на незнакомого гостя.
Силин до этого визита побывал на базаре. Он купил привозные яблоки, очень дорогие, две огромные лепешки и все это совершенно по-русски завернул в газету.
Хозяин слегка поклонился, прислонил ладонь правой руки к груди, чисто символически, не очень-то искренне соблюдая обычай. Он продолжал молча смотреть на гостя. Силин тоже молчал. Наступала минута, когда он, сотрудник ГПУ, мог зацепиться за тонкую и, вероятно, очень длинную ниточку. Не оборвать бы! Если даже случайно Васильев неточно передал пароль…
— От Керима, уважаемый? — наконец спросил хозяин этой скромной глинобитной обители. Когда-то Гусейн Аманов владел большими отарами, имел в Мерве настоящий дворец. Были рядом с Мургабом самые богатые земли, была в его руках и вода. Всего лишился Гусейн Аманов. Узнал и холодные, чужие края, где провел несколько лет. Остались с тех пор только гордая осанка и еле скрываемая ненависть ко всему новому, что творилось в городах и пустыне.