— Прощай, есаул, — проговорил и Сидоров. — Да хранит тебя господь.
— А куда ты, атаман? — удивился старший Недоля. — За полковника Розена и королевскую казну царь закроет очи на любую твою старую провинность.
— Не нужна мне царская милость, есаул. Простит он мои грехи — не забудут их его воеводы и казаки-толстобрюхи. Рано мне еще возвращаться на Дон, не пришел час. Да и разве только под царской рукой можно служить родной земле?..
Ворвавшийся в палатку Меншиков был возбужден. На его губах цвела довольная усмешка, в глазах светилась нескрываемая радость.
— Хваленый Левенгаупт ударился в такие бега, что и след простыл. Ничего, я бросил вдогонку драгун и казаков. С победой тебя, мин херц!
Петр, спокойно попыхивая трубкой, указал князю на лавку.
— Садись и рассказывай толком.
— Шведы ушли еще ночью. Побросали своих убитых, оставили раненых, разгромили и сожгли обоз. Сам Левенгаупт ускакал с кирасирами первым, за ним на обозных лошадях бросилась пехота. Да разве на этих жалких клячах далеко убежишь, тем паче по болотам? Казаки гонят их в полон толпами. Набрали уже без малого три с половиной тысячи, из них семьсот офицеров. А также захватили десять королевских знамен и сорок два флага.
— А что шведы потеряли в бою? — поинтересовался Петр. — Не зря ли мы вчера порох жгли?
— Выбили мы у неприятеля пять с половиной тысяч солдат… Полторы тысячи насмерть, остальных ранили.
— А каковы наши потери? — спросил царь у Голоты, пришедшего вместе с Меншиковым.
— Тысяча сто убиты, две тысячи восемьсот ранены.
Петр улыбнулся, примял табак в трубке.
— А что с обозом, Алексашка? Оставил ли генерал нам что-нибудь на обратный путь?
— Оставил, мин херц. Две тысячи телег не успел огню и разорению предать… Стоят себе целехоньки и полнехоньки. Одним словом, полная победа!
— А коли так, други мои верные, забудем о генерале, — сказал царь, подвигая к себе карту. — Оставили мы короля без подмоги и припасов, отняли у него надежду сытно переждать зиму в удобном для сего месте. Придется ему теперь крепко призадуматься, стоит ли двигаться на Москву с пустым брюхом и недостатком пороха. Что бы ты предпринял на его месте, полковник? — глянул Петр на Голоту.
— Подался бы на Украину, государь. К Чернигову иль Полтаве. Места те изобилуют зерном и живностью, на зимних квартирах можно разместить всю армию и спокойно ждать подмоги людьми и воинским припасом.
— А что сделал бы на месте короля ты, Алексашка?
— Двинулся на Украину… И залег бы в Полтаве, как медведь в берлоге. А за зиму связался бы с Турцией и Крымом, своими союзниками. Может, султан или хан помогли бы янычарами да нукерами. И Польша под боком, а через нее прямая связь со шведскими войсками в Курляндии и Померании. Один путь у Карлуши, мин херц, — только на Украину, — уверенно закончил Меншиков.
Царь уперся взглядом в карту, поднялся над столом.
— То же мыслю и я. А потому нет у нас времени почивать на лаврах. Не покой и отдых должен получить король на Украине, а жестокий отпор и свою погибель. И начало сему уже положено здесь, у Лесной. Какие бы великие баталии и славные виктории ни поджидали нас впереди, ни одна из них не будет важней и блистательней этой. Лесная — мать наших грядущих побед, а они — лишь младенцы, рожденные ею…
Уолтер М. МИЛЛЕР-младший
Я ТЕБЯ СОЗДАЛ
Он все-таки отделался от противника, но и сам был измотан до предела. Он устроился на утесе и дежурил всю ночь напролет. Изможденный, почти ко всему безразличный, израненный. Он замер, а его огромное, подобное блюду ухо медленно вращалось, исследуя поверхность планеты и черное небо. Ничто на планете не двигалось, за исключением одного неуничтоженного мелкого объекта, скребущегося сейчас в пещере. Это хорошо, когда ничто не двигается. Ненавидеть звук и движение было частью его естества. Вот только с этой отвратительной штукой в пещере до наступления рассвета покончить не было никакой возможности Она бормотала там, в скалах: — Помогите мне! Или все умерли? Вы что, не слышите меня? Я Сойер… Сойер вызывает кого-нибудь!.. Сойер вызывает кого-нибудь!..
Бормотание было беспорядочным, неровным. Холод просачивался повсюду. Солнце зашло, и на двести пятьдесят часов воцарилась почти непроглядная тьма. Ее нарушал тусклый свет ближайшей планеты да блеск звезд…
…Враг предпринял атаку на его владения после полудня — вторгся нагло, без каких-либо обманных маневров или оскорбительного и ненужного обстрела. Он, разумеется, уничтожил — быстро и без труда — вначале большого и громоздкого врага, передвигавшегося на гусеницах, а затем уже мелких, россыпью бросившихся прочь из его обширного чрева. Истребил их спокойно и методично одного за другим. Лишь одному, последнему, удалось добраться до пещеры и скрыться в глубоком туннеле за расщелиной.
Теперь Он ожидал — враг должен был появиться сам С удобной позиции на вершине утеса местность просматривалась на многие мили вокруг — кратеры, расщелины, бесплодная пыльная пустыня, простиравшаяся к западу, угловатые очертания Святилища около башни, являвшейся центром мира.
Пещера находилась у подножия утеса всего в тысяче ярдов от места, где он — сидел. Так что ему достаточно было держать вход в пещеру под прицелом своих пулеметов и катапульт, лишив укрывшегося там врага единственной возможности улизнуть.
Он выдерживал несвязные бормотания в эфире так же стойко, как переносил боль своих ран. Вот уже в течение многих восходов боль не ослабевала — раны не заживали.
— Полковник Обри, это Сойер. Ответьте!.. Я нахожусь в ловушке на складе обеспечения. Все остальные погибли. Он атаковал, как только мы приблизились. Обри от Сойера… Обри от Сойера… Слушайте… У меня остался только один баллон кислорода — вы слышите?! Только один!!! Полковник, ответьте мне!!!
Вибрация в скале — больше ничего, — лишь она нарушала священный покой мира, который Он охранял. Противник был уничтожен. Остался лишь этот агрессивный моллюск в пещере. Но так или иначе, враг нейтрализован и не двигается…
Он ненавидел ночь, ибо она лишала пищи его батареи. В течение дня Он жадно поглощал солнечные лучи, набираясь сил для долгого бдения в темноте, но, когда наступал закат, снова терял силы, и голод был самым острым из его чувств. Хорошо еще, что эта ночь выдалась спокойной, мирной. Можно было сберечь энергию и защитить свои агрегаты от холода. Ведь стоит ему проникнуть через слои теплоизоляции, термические датчики начнут обжигать мозг сигналами предупреждений, и тогда страдания станут уже невыносимыми. У него остались лишь две радости: бой и алчное поглощение энергии солнца.
Защитить Священное Место, восстановить покой мира, убить врага было наслаждением битвы. Это чувство могло умереть только с ним самим…
— Помогите мне!.. Помогите мне!.. Я капитан Джон Харбин Сойер из Корпуса Автокиберов, секция обучения и программирования, участник Шестнадцатой Лунной Экспедиции по спасению. Неужели на Луне нет никого живого? Слушайте меня!.. Я болен… Я нахожусь здесь уже бог знает сколько дней… в скафандре… Он весь провонял насквозь… Вы когда-нибудь жили в скафандре несколько дней?..
…Если враг проникал в периметр зоны, его следовало уничтожить — это было главной истиной, которую он постиг. Только целители могли, ничего не опасаясь, передвигаться по всей охраняемой им территории, но они больше не приходят. Он не мог ни вызвать их, ни даже отличить от врагов, узнать, потому что был ранен.
Через час враг в пещере начал двигаться. Он услышал слабые шаркающие звуки, которые проникали сквозь скалы. Автоматически включились более чувствительные датчики и определили направление звука — враг медленно направлялся к выходу из пещеры. Он навел легкий пулемет на черное отверстие у подножия залитого земным светом утеса, выпустил очередь трассирующих пуль и увидел, как они ярко и беззвучно рассыпались вокруг входа.