И боль. Во всех разновидностях и по всему телу — с головы до пят. У меня такое чувство, что из меня сделали отбивную и, неудовлетворенные этим, порезали ее затем на куски. Куски боли, сплетения боли, энциклопедия боли — вот во что превратили мое тело две гориллы, Ал и Боб, гориллы, смотря на которых легко увериться в том, что, во-первых, человек произошел от обезьяны, а во-вторых, что и обезьяна может произойти от человека.
Наверное, все было бы не так страшно, если бы я не сопротивлялся. Но я отбивался зверски и, кажется, несмотря на численное превосходство противника, сумел нанести ему немалый урон, за что, понятно, и заплатил с лихвой.
Сейчас я настолько увяз в ваксе, что кажется, уже никогда не открою глаза, чтобы увидеть наш бренный мир. И только страдание напоминает мне, что я еще не умер.
Вообще признаки жизни, насколько они имеются, сосредоточены внутри у меня, и называются они болью. Проходит время, много времени, неделя или год, пока я начинаю улавливать и некоторые признаки жизни и вне себя. Это два голоса, доносящиеся откуда-то с вершины:
— На этот раз, пожалуй, не выплывет…
— Выплывет, не бойся. Не сунешь гаду свинцовую пломбу — обязательно выплывет.
— Не выплывет. Ал. С ним кончено.
— Выплывает, Боб. Что гады, что собаки одинаково живучи.
Через неделю или год начинаю понимать, что второй голос был ближе к истине: кажется, я действительно возвращаюсь к жизни, потому что ощущения или, если хотите, разновидности боли, становятся все отчетливее Лицо так сильно распухло, что я не могу как следует открыть глаза, но все же ясно: глаза хотя бы на месте.
Очевидно, я подаю признаки жизни в неподходящий момент, надо мной тут же разгорается уже знакомый спор — выбросить меня из постели сейчас же или оставить толстеть. А еще через несколько дней наступает следующий этап.
— Это уже наглость, сэр! — заявляет здоровенный Ал, появляясь в дверях. — Мы уже достаточно вам прислуживали! Извольте ополоснуть морду и одеться Шеф ждет!
Я подчиняюсь. Но на этот раз операция вставания слегка затягивается. У меня так кружится голова, что сначала я не могу подняться, а потом, когда встаю, туг же грохаюсь на пол.
— Перестаньте кривляться! — кричит горилла, хватая меня своими могучими лапами — Вас требует к себе шеф, слышите!
В конце концов мне удается каким-то образом встать на ноги и даже сделать несколько шагов, держась за стену. Холодная вода освежает меня. Бросаю беглый взгляд в треснувшее зеркало, чтобы увидеть обезображенное лицо с потухшим взглядом и трехнедельной щетиной. Не мое лицо Затем возвращаюсь к кровати и приступаю к мучительной процедуре одевания.
— А, значит, второе, воскрешение из мертвых! — почти радушно восклицает человек с красным лицом и рыжими волосами, когда я вхожу в уютный кабинет, отделанный в викторианском стиле.
Он поднимается из-за письменного стола и делает несколько шагов в мою сторону, словно хочет удостовериться, что воскрешение действительно свершилось.
— Я не буду вашим швейцаром, мистер… мистер… — слышу глухой голос, который, вероятно, принадлежит мне.
— …Мистер Дрейк, — подсказывает хозяин. — Рискуя лишить вас любимого припева, должен сообщить, что место швейцара уже занято. Так что даже если вы и согласились бы его занять, это невозможно. Вы также знаете, добраться до посольства не сможете Путь к нему нелегкий, особенно для человека с таким слабым здоровьем, как у вас. Вообще, дружище, ваши шансы на спасение весьма проблематичны.
— Это мне совершенно безразлично.
— Лицемерие, дорогой, лицемерие! Человеку не может быть безразлично, будет он жить или умрет. Это я по себе знаю.
— Ничего вы не знаете, — бросаю я не слишком любезно. — Если бы вас обработали, как меня, вы бы поняли, что ничего не знаете.
— Обрабатывали меня, дружище, и не раз, — отвечает он, сопровождая слова коротким хриплым смехом. — Старый Дрейк прошел огни и воды, можете поверить. И, наверное, потому я готов войти в ваше положение и попытаться найти какой-то выход. Мне даже кажется, я уже кое-что нашел, хотя в конце концов все будет зависеть от вас.
Он замолкает и смотрит на меня, чтобы проверить реакцию. Но моя единственная реакция — апатия.
— Я мог бы вам предложить кое-что действительно значимое, вполне отвечающее вашим изысканным вкусам. Вы могли бы стать моим секретарем, или, если угодно, моим консультантом. Согласитесь, подобный пост не может занять первый встречный без необходимых гарантий…
Не удосуживаюсь ни кивнуть, ни возразить.
— Я хочу сказать, что не стану вас назначать на это место, если вы собираетесь через несколько недель вернуться на ваше судно. Я не говорю, что вам удастся это сделать, но при таких намерениях я не могу взять вас к себе. Мне нужен человек, преданный своему делу.
— Буду я ему предан или нет, зависит от условий.
— Вы деловой человек! — рычит Дрейк. — И мне уже знакома эта ваша черта. Однако даже и на деловых людей иногда накатывает: привязанности, ностальгия, Родина с большой буквы и прочее…
— Я уже пятнадцать лет плаваю по морям, — апатично говорю я и беру новую сигарету. — И за все эти годы едва ли пробыл на Родине с большой буквы пятнадцать месяцев…
— Да, это весомо, — соглашается Дрейк. — Но все на свете имеет и оборотную сторону. Вы могли оторваться от людей. Потерять связи… В сущности, какие у вас связи там, на родине?
— В каком смысле? — любопытствую я, глубоко затягиваясь.
— Кто ваши друзья?
— Самые разные: рыбаки, моряки, портовые служащие.
— Да, но есть ли среди них такие, на которых можно положиться?
— Если бы таких не было, как бы я смог работать? Вопрос ведь не только в том, как создать излишки, но и как их реализовать.
— Это вам лучше знать, — кивает рыжий.
Он отпивает глоток виски, затягивается сигарой и продолжает:
— И еще один вопрос, дружище. Третий и самый важный. Старый Дрейк привык требовать беспрекословного повиновения и верности.
— И что же? Дать клятву?
— Нет, клятвы не требуется. Я из тех, кто не особенно ценит слова и обещания. Просто мне хочется вас предупредить, поскольку я ощущаю в вас некоторую нервозность. Мы здесь — спокойные люди. Если кто и имеет право нервничать, так это я! А поскольку я не использую это право, то у нас все тихо-, мирно. И я не потерплю, чтобы кто-то повышал тон.
— Не знаю, что вы имеете в виду, — отвечаю небрежно. — Я тоже спокойный человек. Настолько спокойный, что даже но вижу причин быть более спокойным, чем есть на самом деле.
Он бросает на меня беглый взгляд, но молчит.
— Я не слышал только другой стороны условий, материальной, — позволяю я себе напомнить.
— Она целиком будет зависеть от вас, дружище, — добродушно усмехается Дрейк. — Какая польза обещать вам кучу денег, если вы из-за преждевременной кончины не сможете их использовать?.. Вы будете располагать удобной комнатой в отеле «Аризона», который принадлежит мне. Будете получать приличное жалованье, пятьсот фунтов, фантастическая, кстати, зарплата для новичка. Что еще?
Рыжий смотрит на меня вопросительно, но я не считаю нужным ответить.
— Что же касается ваших обязанностей, то первая из них — без разрешения не уходить с нашей улицы. Шутники назвали ее Дрейк-стрит. И так как вы будете работать у Дрейка, должны всегда находиться у меня под рукой, на Дрейк-стрит.
— Предлагаете мне, значит, тюремный режим…
— Не употребляйте этих ужасных формулировок. Все мои люди не покидают этой улицы, хотя я их и не ограничиваю. И это совершенно естественно. Вы как моряк, может, не замечали, но ведь жизнь большинства людей, дорогой, протекает на одной-единственной улице.
— Что я должен делать?
— То же, что делал бы я, будь у меня время. Будете следить, как идут дела в двух моих отелях, во второй половине дня заглядывать после обеда в три клуба; проверять, все ли в порядке у картежников, в закусочной на углу. Вообще приучите людей видеть в вас глаза и уши их хозяина Билла Дрейка. И главное, вы всегда должны быть у меня под рукой, на случай, если мне понадобится ваш совет. Ибо консультант должен давать советы, не так ли?