— Подождите, лейтенант, — остановил Увачана Паршин. — Понимаете, уважаемый Семен Никифорович, нам обязательно нужно знать, где тело Семерикова. Без этого мы не можем объявить о прекращении поисков.
— Дядя Семен! — нетерпеливо обратился к старику участковый.
— Слышу, Силантий. Да токмо… живой он.
В этот момент скрипнула дверь. Все обернулись на звук и увидели сначала валенки, а затем и целиком человека — заросшего, с горящими глазами. Силантий схватился за кобуру.
— Отставить, лейтенант! — остановил его Паршин.
Кильтырой продолжал молча дымить трубкой
Паршин, заметив, что незнакомец вот-вот упадет, приказал двум солдатам:
— Помогите ему.
— Не надо, — хрипло выговорил тот. — Гражданин начальник, я Семериков. Сдаюсь. Оружия при себе не имею. Гражданин начальник, у меня заявление.
— Слушаю.
— Этот гражданин, — Семерка кивнул в сторону старика, — не стал совершать надо мной самосуда, а оказал медицинскую помощь… Дядя Семен, спасибо тебе. Мы уж больше не увидимся. Только скажи, сколько стоят шкурки, которые мы у тебя взяли, и олени…
Кильтырой молчал.
— Ах, ты, ворюга! Сколько! — не выдержал Увачан. — Тебе таких денег честным трудом вовек не заработать!.
— Товарищ Увачан! — прервал его Паршин. — Спокойнее.
— Ничего, дядя Семен, — сказал Семериков. — Я тебе по частям верну. Вот только бы знать, сколько…
— Это решит суд — сколько, — вмешался Паршин.
Кильтырой подошел к Семерке:
— Однако ты совсем дурак, Колька.
По щекам старого охотника стекали слезы.
Александр ТЕСЛЕНКО
ИСКРИВЛЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО
1
С самого утра у Антона Сухова было этакое просветленное настроение. Радостный он приехал в клинику, искусно и быстро прооперировал. Операция была сложной, но прошла удачно.
Из клиники Антон вышел не спеша и с удовольствием вышагивал по тротуару вдоль магистрали, под золотисто-багряными осенними кленами. Солнце светило вовсю после дождей, ливших непрерывно три дня. Сухов, сам того не замечая, улыбался, радуясь ясному дню. Легкий ветерок перебирал его шевелюру с проседью. Домой идти не хотелось.
«Вероники еще нет дома». Мысли о жене врывались сами собой.
Когда-то он искренне любил ее. По-настоящему. Это теперь приходится спрашивать себя, что такое — любить по-настоящему?
— Ах, звезды-звезды, вечно вам сиять… — послышался за спиной знакомый мотив. Сухов обернулся, так и есть. Его догонял анестезиолог Митрофан Степанюк, — …и одарять кого-то счастьем… Славный денек выдался, Антон. А?
— Осенний подарок галерным.
Между собой они называли друг друга галерными. Тяжело работать в клинике, знаменитой на всю планету. Зато не стыдно и сказать, где ты работаешь. Даже порисоваться, щегольнуть этим приятно. Трудно, но зато чувствуешь себя на переднем крае научного поиска.
— Возьмем машину?
— Торопишься? — спросил Антон.
— Нет. Но в такой день грешно терять время. Просто не верится, настолько великолепна погода. Приеду домой, а окна залиты солнцем. Заберу дочурку из садика. Томка сейчас потешная. А там и жена придет…
Шагал Степанюк (был он кряжистым здоровяком) неуклюже, как казалось со стороны. Но Антон едва успевал за ним.
— Ну, берем машину? Или я вызову одноместную?
Вместо ответа Сухов остановился у ближайшего пульта магистрального селектора и нажал зеленую клавишу.
Машина остановилась возле них минуты через три. Открылась дверца голубого геликомобиля. Митрофан пропустил Антона:
— Садись, тебе дальше ехать, а я в центре сойду.
Они назвали адреса, и машина тронулась с места.
— Мы с тобой завтра не вместе работаем?
— Мог бы не напоминать про завтра, — раздраженно, но с улыбкой сказал Степанюк. — Завтра у меня Гирзанич оперирует…
Женщину с ребенком Антон заметил издалека. Почему-то припомнились ему маленький Витасик и Вероника… Как они с нею тогда были счастливы! Радовались каждому пустяку, как дети. Почему, как все улетучилось? Случались и раньше несогласия с Вероникой, даже ссоры, но Антон не сомневался — это лишь недоразумения. Прежде он не представлял себе жизни без Вероники. И в ее глазах видел отражение настоящей любви. Теперь же он начал думать, что все это ему прежде казалось. Но ведь ничто не исчезает бесследно. Какой-то шутник утверждал: если в душе поселилась ненависть, значит, были когда-то и зерна любви. Но сейчас даже ненависти в душе не чувствовал Антон.
— Остановимся… — неожиданно для самого себя приказал Сухов геликомобилю. — Подвезем женщину…
Степанюк недовольно пробурчал:
— Я тебя понимаю, красивая женщина, но ей никуда ехать не нужно. Напрасно ты рыцарствуешь. Она гуляет с ребенком.
— Ты видишь, поблизости нет пульта магистрального селектора…
Женщина держала ребенка на руках. Стройная, в легком зеленоватом плаще, и сама словно сотканная из цветного воздуха, женщина стояла спокойно, неподвижно, но в то же время ощущались ее напряжение, волнение.
Машина остановилась метрах в десяти от нее. Сухов выглянул из салона и крикнул:
— Вас подвезти?
Женщина будто не слышала. Потом медленно обернулась, посмотрела на Сухова настороженно и боязливо, но сразу ответила громко:
— Да, безусловно. Большое спасибо, — приветливо улыбнулась (именно приветливо, но не благодарно, отметил про себя Антон) и уверенно направилась к машине.
Ребенок почему-то вдруг расплакался. Голос у него оказался неприятный, дребезжащий. Сухов подвинулся, и женщина села рядом.
— Тихо, Серафимчик! Тихо. Замолчи!
Пола ее плаща легла на колено Антона, а длинный золотистый локон, упав на плечо, щекотал ухо.
Геликомобиль тронулся и набрал скорость.
— Куда вам ехать? — спросила машина.
Женщина окинула взглядом все вокруг, странно улыбнулась:
— Мне с вами по пути, — сказала уверенно, будто знала, куда едут Антон с Митрофаном. — Ну-ну, тихо, Серафим! Что это с тобой?
А мальчишка никак не унимался. Сквозь плач он что-то говорил, но невозможно было понять ни слова. Полненький, розовощекий, в голубом комбинезончике.
— Так куда вам ехать? — снова спросил геликомобиль.
— Я скажу, где остановиться, — ответила женщина.
А малец на руках у нее орал — в ушах звенело. Антон и Митрофан иронически переглянулись.
— Как тебя звать, мальчик? — спросил Сухов, перекрывая капризный рев малыша. — Ты умеешь уже говорить?
— Меня зовут Серафимом, — совсем спокойно произнес мальчик. — Вы же слышали, как меня называла мама, а спрашиваете… — И заревел с новой силой.
— Сколько ему?
— Два, — неуверенно ответила женщина.
— Такой симпатичный мальчик, а капризный… Ах ты, капризуля… — Антон взял мальчика за ушко и слегка подергал, имитируя умиление, хотя Серафим и его противный голос раздражали его. — Я таких вредных всегда забираю с собой. Видишь, какой у меня большой портфель? Я специально ношу его. Слышишь, Серафимчик?
— Слышу?! Да ты все равно не заберешь меня! — воскликнул малец и раскричался еще громче.
Женщина, извиняясь, посмотрела на Антона и с наигранной беззаботностью произнесла, отчеканивая каждое слово:
— Так вот, сейчас я отдам тебя дяде. Мне не нужен такой плохой, непослушный мальчик.
— Остановите, пожалуйста, я сейчас выхожу, — промолвил Митрофан. — До завтра, Антон. Желаю получше провести этот день. — Он многозначительно улыбнулся.
Степанюк вышел из машины, за ним мягко закрылась дверца. Геликомобиль помчался дальше, а малыш горланил, умолкая лишь для того, чтобы перевести дыхание.