— Это он, сука! — приглушенно процедил Кепка. — Я же говорил, кто-то топает за нами. Давай вниз!
Вадим сбежал с лестницы, неестественно высоко подпрыгивая, промчался по ступеням, не удержавшись, по инерции врезался с грохотом в подъездную дверь, настежь распахнув ее. Еще одна дверь — и он на улице. Двор остался позади, теперь направо по переулку, к центру, к людям. Вадим оглянулся. Парни, набычившись, неслись метрах в тридцати.
Держатся неплохо, часто им, видать, бегать-то приходилось, догонять, вот как сейчас, или убегать? Вадим был спокоен. Надолго их не хватит в таком темпе держаться, наверняка здоровьишко подорвано водкой и куревом. Так, переулок кончается, теперь чтобы путь к многолюдным улицам сократить, через пустырь надо, направо. Ширкнули кусты, цепляясь за брюки, прошелестела листва на обвислых тяжелых осиновых ветвях — и вот он, пустырь. Не совсем пустырь, правда, посреди почти до основания разрушенный дом стоит, чуть поодаль деревянные сараи, уже покосившиеся, к земле припадающие. Дома в отдалении, огоньки, темные очертания деревьев и кустарника. Вадим прибавил ходу, опять обернулся. Ты смотри, не отстают «бегуны», держатся! Ну-ка еще подбавим, недолго осталось, скоро к шумным центральным улицам он попадет, а там милиция… Поравнявшись с сараями, Вадим снова глянул через плечо. Мордовороты эти совсем близко. Два десятка метров до них, кряхтят, тяжело дышат, будто у самого уха уже, грузно, по-слоновьи вбивают ноги в песок. Особенно Кепка с трудом двигается, он даже приотстал немного от Курьера. Вадим повернулся сноровисто, сделал несколько стремительных пружинистых шагов и застыл мертво, будто в стену уперся, внезапно вдруг подумав, а почему он, собственно, убегает. Почему он бежит, поджавши хвост, как заяц? Не оценил ситуацию, не разобрался, что к чему, а кинулся сломя голову прочь. Трус, конечно же, трус. А как же потом, когда убежишь? Сладишь с собой? Сколько раз уж малодушничал — и опять! Вадим круто развернулся, встал в привычную стойку и встретил Курьера хлестким ударом ноги в голову. К великому удивлению, тот ловко и умело увернулся, отработанно выкинул правую ногу вперед. Вадим согнулся от боли в паху. Профессионал. Второй удар пришелся Данину в подбородок, он резко выпрямился и мягко повалился в песок. Уже лежа, уловил, что Курьер вновь заносит ногу, и тогда, опередив его, Данин ударил парня ребром ступни под коленку опорной ноги, потом еще и еще. Курьер ойкнул и недоуменно отступил назад. Вадим подался вбок, быстро перевернулся и вскочил на ноги. Справа почти в метре заметил едва дышащего Кепку и тут же с силой выбросил от себя правую руку и угодил Кепке в нос. Кепка завыл истошно и присел на корточки. Курьер выругался, встряхнул руками, сбрасывая напряжение, и медленно стал приближаться.
Вадим отбил первый удар, с трудом отбил, почувствовав острую, сильную боль в локте. Еще удар, он нырнул вбок и, в свою очередь, попытался дотянуться кулаком до Курьера. Курьер отскочил. Крепкий, обученный малый! Не справлюсь ведь, подумал Вадим и спохватился. Вот считай уже и проиграл, раз так подумал, ч-черт! Удар по затылку был точный. Падая, Вадим невольно обернулся и увидел окровавленное, но ухмыляющееся лицо Кепки.
Очнулся быстро через две-три секунды.
— Оклемался, — сказал кто-то. Голос был приятный. — А если бы убил, балбес? Камень не кулак.
— Так ему и надо, — отозвались обиженно. — Весь нос расхреначил.
Вадим напрягся, оттолкнулся локтями, встал на четвереньки, поднялся, но не так резко, как хотелось бы, голова раскалывалась. Перед глазами плыли цветные пятна. Его снова сбили наземь и молча принялись молотить ногами. Сначала было больно, потом стало горячо во всем теле. Словно сквозь вату услышал:
— Брось в сыщиков играть, сявка. По-доброму тебя просили. Брось! Забудь обо всем! На перо нарвешься — не рад будешь… Пошли, камнеметатель.
— А можь того… бабки у него в карманах?
— Пошли, сказал.
Глуховато и отрывисто скрипнул песок под ногами, растаяли скорые шаги, и стало тихо. А он лежал, не шевелясь, и даже не подумал, что надо подняться, даже глаз не открыл.
Закряхтели, старчески заныли подгнившие дощатые стены сараев, грохотнула разболтавшаяся жесть на доме, громким шепотом заговорили деревья вдалеке. Прохладный поток воздуха обжег руки, лицо. Ломано, словно по частям — сначала голова, плечи, затем упершись локтями в землю, пошатываясь, — на ноги он поднялся, постоял с закрытыми глазами, массируя осторожно затылок, и пошел, неуклюже ступая негнущимися, затекшими ногами. Через сотню метров стало легче, затылок отпустило, пришла тупая ноющая боль, и шаги сделались тверже, уверенней. Огни широкой улицы ослепили. Как в тумане, вышел он на край тротуара и поднял руку.
День прошел суетно и бестолково. Отвлекали звонки, частые заходы ухмыляющихся коллег, уже наслышанных о его помятой и побитой физиономии.
Вадим взглянул на часы — шесть. Пора и ему домой. Хрипловато забормотал телефон. Он снял трубку, и обрушилось на него:
— Вадик, милый, приезжай, скорей приезжай, несчастье у нас, такое случилось, такое… — Ольгин голос бился в трубке надсадно, то срывался на крик, то на стон. — Дашку, доченьку мою забрали, Дашку украли… Они в машину ее и увезли… Мне девочки рассказали, я ее-то одну на десять минут только оставила, на десять минут…
— Успокойся, Оля. Это кто-то пошутил. Из знакомых, слышишь, кто-то пошутил. — Вадим говорил с усилием, сейчас очень важно быть спокойным. — Я скоро буду, жди. И не делай глупостей. Это кто-то из наших так жестоко решил нас с тобой разыграть. Поняла? Какая машина? Цвет?
— Не… знаю… девочки не запомнили… светлая.
— Марка?! Ну быстро, быстро!
— Ну не знаю, Вадик, не знаю, откуда…
— А девочки, что девочки говорили, неужто не заметили, какая машина? Где они? Ушли? С тобой?
— Одна здесь, Леночка здесь… Ах, господи, Вадик, какое это имеет значение, марка не марка… Дашенька…
— Имеет, Оля, имеет, — сказал Вадим.
И услышал вдалеке сквозь помехи тонкий детский вскрик:
— «Жигули» «Жигули»…
— Все, — сказал он. — Еду.
Рука метнулась к аппарату, придавила рычажки, и вслед за этим резко завертелся диск под срывающимися пальцами.
— Милиция? Моя фамилия Данин, двадцать минут назад со двора дома похитили мою дочь Машина «Жигули» светлая. Больше никаких примет нет. Адрес…
Некрасивым и старым Ольгино лицо показалось Слез в глазах не было. Но все равно можно было подумать, что плачет она, беззвучно, бесслезно плачет. Она выдохнула со стоном, когда его увидела, взяла крепко за руку, повела в комнату, тихо опустилась на диван, рядом с длиннолицей, испуганной, худенькой девчушкой лет шести и сжалась, сведя плечи вперед.
— Это Леночка, — улыбнулась она болезненно и вмиг захлебнулась будто, и смялось ее лицо, собралось морщинками, и она заплакала, всхлипывая и вздрагивая всем телом Вадим поморщился, сказал с нажимом, не глядя на женщину:
— Прекрати, Ольга. Я позвонил в милицию, все будет в порядке.
— Милицию? Зачем милицию? — Женщина вскинула мокрое, покрасневшее лицо. — Значит, ты думаешь, что ее и вправду…
И теперь она зарыдала по-настоящему, раскачиваясь из стороны в сторону.
Вадим опустился перед женщиной на колени, погладил ее по голове, поцеловал волосы, висок, прижался к пальцам ее похолодевшим, что лицо стискивали:
— Хватит, моя милая, хватит, слезами делу не поможешь, — приговаривал он.
Девчушка отодвинулась от них подальше, на другой конец дивана, и с неподдельным уже страхом взирала на обоих.
Положив к себе на плечо голову женщины и поглаживая ее по волосам, Вадим удивлялся себе, почему он так спокоен сейчас. Потом внезапно понял почему. Это они. Это еще одна угроза. А раз они, то с девочкой ничего не сделают, будут ставить условия И он примет их все. Все до единого. Черт с ними со всеми, Можейкиными, Лео, кепками, курьерами и остальными, лишь бы с девочкой ничего не случилось.