— Соберите мне как можно быстрее все данные о личности покойного, — приказал Берда.
Милиция не даром ела свой хлеб. Уже через час у поручика в руках был обстоятельный доклад. Недоставало только заключения судмедэксперта о причине смерти.
Начальника отдела торговли управления игрушек звали Игнацием Сивецким, ему был шестьдесят один год. Профессия — кибернетик. Пять лет назад он работал в Институте прикладной кибернетики вместе с Глазурой. Профессор уволил его с работы за какую-то мелкую провинность. Потом Сивецкий собрался за границу. По данным картотеки паспортного отдела, он выезжал в Италию к друзьям, у которых пробыл два года. Сначала ему продлевали паспорт и визу, потом, после подачи в польское дипломатическое представительство соответствующего прошения, он получил консульский паспорт.
Его знакомства в Италии не вызывали никаких подозрений. Вернувшись домой, он устроился на работу в управление торговли игрушками.
Поручик быстро пробежал глазами доклад. Он без труда ориентировался в важных для следствия обстоятельствах дела. На этот раз Берда не отметил для себя ничего интересного, хотя доклад готовили двое его коллег, которые считались хорошими профессионалами. Он решил вызвать профессора на улицу Широкую, будто бы для опознания умершего.
Берда приказал откинуть простыню таким образом, чтобы Глазура не мог сразу определить причину смерти.
Было похоже, что профессору была безразлична причина смерти, как, впрочем, и сама смерть Сивецкого.
— Да, это Игнаций Сивецкий. Я хорошо знал его, — сказал он спокойно и даже немного торжественно, как будто собирался вслед за этим произнести надгробную речь. И добавил: — Что ж, наступило и его время. Нас остается все меньше.
Когда Берда открыл шею Сивецкого и показал крысу, Глазура отпрянул.
— Что это значит? Откуда она взялась здесь?
— Именно это мы и хотели узнать у вас. Ведь вы продавали крыс управлению игрушек и должны были встречаться с Сивецким. Когда вы видели его в последний раз?
— Вчера, — сразу же ответил профессор, — да, еще вчера я с ним разговаривал.
— Здесь, в этой квартире? Вечером, перед самой смертью Сивецкого?
— Разумеется, нет, поручик. Не старайтесь, пожалуйста, приписать мне его смерть. Подобные подозрения не имеют ни смысла, ни оснований Да, я виделся с Игнацием, но не у него дома, а на работе. Это можно проверить.
— Хорошо, — сказал Берда, немного озадаченный уверенностью профессора. — Мы устроим вам очную ставку с сотрудниками отдела Сивецкого, которые не могли не видеть вас вчера. Но это совсем не исключает возможности вашего появления у Сивецкого вечером. Согласно предварительному заключению врачей, смерть Сивецкого наступила около двадцати трех часов. Что вы делали в это время?
— Я снова удостоился чести принимать у себя пана сержанта и снова по поводу пресловутого шума. Я хорошо помню, что это происходило после десяти — я как раз готовил одно приспособление для моей крысы. Наш разговор продолжался недолго. Сержант писал протокол примерно до половины двенадцатого. Этого достаточно?
— Не разыгрывайте комедию, пан профессор. А крыса? А раны на шее? Откройте, пожалуйста, еще раз, — обратился Берда к служащим.
Глазура смотрел с интересом. Да, сейчас он определенно был заинтересован.
— Вы все видели? Накройте! Что вы можете сказать по этому поводу?
Профессор долго молчал. Казалось, он размышляет над ответом.
— Что ж, мне кажется, я начинаю что-то понимать.
— Вы хотите сказать, что ваши крысы…
— Они наверняка безобидны. Разве что кто-то заинтересован в том, чтобы сделать их опасными. Мне кажется, что заключение ваших судмедэкспертов будет звучать не так категорично, как ваше обвинение.
— Вам больше нечего сказать?
— Проверьте, пожалуйста, мое алиби!
— Это ваша крыса, и алиби здесь ни при чем.
— Вовсе не моя, — запротестовал профессор, — и это чистая случайность, да, чистая случайность, что она оказалась здесь.
— Случайность? Вы смеетесь над нами, профессор?
— С моей точки зрения, это случайность.
— Мне придется задержать вас до того, как мы выясним ваше алиби и проверим крысу.
— Вы снова убедитесь в достоинствах моих игрушек. Я и вчера во время визита к Сивецкому доказывал ему их преимущества.
— Довольно шуток, профессор!
Профессор замолчал.
В отделении сотрудники из отдала Сивецкого подтвердили показания профессора. Администратор Рогожинский и дворничиха Лелюхова также засвидетельствовали, что профессор говорил правду.
Сержант Пэнк доложил, что готов сделать важное сообщение. В то время, как в одной комнате Глазура отвечал на вопросы, в другой Пэнк разгоряченно говорил.
— С того дня, когда я побывал у этого сумасшедшего профессора, я не выпускал его квартиру из поля зрения. Вчера, как мне сказал администратор Рогожинский, шум из квартиры послышался около десяти часов вечера. Это была обычная дрессировка крысы — прыгай, вперед, схвати его или что-то в этом роде. Меня вызвала дворничиха, я поднялся на этаж к профессору, постучал в дверь и вошел. Профессор был в каморке, которую он называет лабораторией, и возился с какой-то крысой; вскрывал ее или что-то в этом роде. Я даже вздрогнул, потому что эту крысу было почти не отличить от настоящей. На столике возле неубранной постели лежали распечатанные письма Он не оборачивался, потому что был занят и даже не хотел выслушивать наши замечания, и я украдкой, делая вид, что пишу протокол, прочитал их. Это была переписка с изготовителями каких-то важных деталей для электронных изделий. Они отвечали на его умоляющее письмо, что не могут выполнить заказ, потому что должны сначала удовлетворить потребности государственной промышленности, гораздо более важные, чем его игрушки. Судя по всему, они считали изготовление таких игрушек ненужным и бесперспективным делом В письме профессора, копия которого была приколота к их ответу, было написано, что он больше не имеет возможности делать свои игрушки из-за нехватки материалов. Когда я в последний раз был в квартире в момент его отсутствия…
— Как, вы проводили обыск без разрешения?
Пэнк смутился.
— Да. Мне давно следовало сознаться. Я готов понести наказание. Но, пан поручик, у него было только три крысы. Мне удалось установить это еще во время того нашего вечернего посещения. Это те же самые крысы. Во время осмотра мне пришло в голову пометить их. Вчера, когда я составлял протокол, я проверил это. Все три крысы, что остались у профессора, были с моими пометками
— Идите, я побеседую с вами позже! — произнес Берда.
Доклад Пэнка мог означать то, что профессор не посылал крысу к Сивецкому и не подбрасывал ее. Это становилось интересным. А может, он ловко подсунул письма Пэнку или кому-нибудь другому, кто должен был производить обыск? Это мог быть и тонкий расчет. Ежи Берда с минуту слушал, как из-за приоткрытой двери доносились резкие вопросы допрашивающего и ровные, лишенные выражения ответы профессора.
В конце концов Берда приказал отпустить Глазуру и извиниться перед ним.
На следующее утро поручик послал своего сотрудника в институт к доценту Грудзинскому. Доцент вообще не хотел говорить о крысах, он даже отказался взять для исследования ту, которую нашли в доме Сивецкого.
— В крысах нет ничего опасного, — наконец произнес он. — Газеты написали о преступлении совершеннейшую чушь. А может быть, вы думаете, что нашему институту больше нечем заниматься, кроме криминалистических исследований?
После обеда пришло заключение из отдела судебной медицины.
Прочитав, Берда сразу же позвонил доктору.
— Странное у вас заключение получилось, — сказал он. — Как понимать то, что вы не уверены?
— Тем не менее это так. — Доктор объяснил спокойно и деловито. — Вскрытие трупа было совершено на второй день примерно в двенадцать часов, между тем как смерть наступила около одиннадцати часов вечера предыдущего дня. Следовательно, мы не можем с полной уверенностью утверждать, что было причиной его смерти — инфаркт, вызванный, например, чрезмерным количеством алкоголя (а он в этот вечер выпил немало), или укус крысы. На теле крысы нами не обнаружено никаких следов, кроме крови покойного.