— Невиновен.
— Я тебя еще не спрашивал. Подожди, когда спрошу. Что там с сопротивлением аресту, Уилл?
— Я его подобрал, когда он пытался сесть в попутную машину, и сделал одолжение, вывезя за город. Я подумал, для всех будет лучше, если он у нас не задержится. — Тисл помолчал. — Но он вернулся.
— У меня на то есть право.
— Я опять увез его из города, а он снова вернулся, а когда велел ему сесть в мою машину, он отказался. И подчинился только под угрозой применения силы.
— Думаете, я сел в машину, потому что испугался вас?
— Он не хочет назвать свое имя.
— А зачем оно вам?
— Говорит, что у него нет документов.
— За каким чертом они мне нужны?
— Хватит, хватит, я не могу сидеть тут вечно и слушать, как вы препираетесь, — прервал их Добзин. — Моя жена больна, и я должен был в пять уже быть дома и готовить детям обед. Тридцать суток тюрьмы или штраф двести долларов. Что выбираешь, сынок?
— Две сотни? Господи, я же только что сказал, что у меня и десяти нет.
— Тогда тридцать пять суток тюрьмы, — объявил Добзин, поднимаясь и расстегивая свитер. — Я хотел отменить пять суток за бродяжничество, но ты ведешь себя хуже некуда. Мне пора. Я опаздываю.
Кондиционер зажужжал и загрохотал пуще прежнего, и Рэмбо теперь не знал, отчего он дрожит — от холода или от ярости.
— Эй, Добзин, — вы еще не спросили, виновен ли я в сопротивлении аресту, — сказал он.
Глава 9
Рэмбо направился было обратно в кабинет Тисла.
— Ну нет, теперь сюда, — сказал Тисл и указал на последнюю дверь справа, с решеткой в маленьком окне вверху. Он хотел отпереть ее ключом, но тут заметил, что дверь приоткрыта на четверть дюйма. Недовольно покачав головой, Тисл распахнул дверь, Рэмбо увидел лестницу с железными перилами и цементными ступенями. На потолке горели люминесцентные лампы. Рэмбо вошел, Тисл тут же последовал за ним и запер дверь. Они стали спускаться, сопровождаемые двойным эхом.
Рэмбо издали услышал шум льющейся воды. Цементный пол был мокрый и отражал флюоресцентные огни, у дальней стены тощий полицейский поливал из шланга пол камеры. Увидев Тисла и Рэмбо, он перекрыл воду.
— Голт. — Голос Тисла отозвался гулким эхом. — Почему верхняя дверь опять отперта?
— Разве я?.. Но ведь у нас нет сейчас заключенных. Последний недавно проснулся, и я его выпустил.
— Не имеет значения, есть у нас заключенные или нет. Стоит тебе привыкнуть оставлять дверь незапертой, когда у нас никого нет, и ты можешь забыть запереть ее, когда у нас кто–то будет. Так что изволь запирать дверь всегда.
Рэмбо было здесь также холодно, как и в кабинете Добзина, он дрожал. Ему казалось, что лампы на потолке чуть ли не касаются его головы, но все равно было слишком темно. Железо и цемент. О Господи, напрасно он позволил Тислу привести его сюда. Когда они шли от судьи, надо было вломить Тислу и убежать. Уж лучше спастись бегством, чем провести здесь тридцать пять дней.
Но, сказал он себе, какого же черта ты ожидал? Сам напросился, разве нет? Не захотел уступить.
Вот именно — не захотел. И сейчас не хочу. Если меня запрут, это еще не значит, что мне конец. Буду сопротивляться. Чтобы когда придет время отпустить меня на свободу, Тисл вздохнул бы с облегчением.
Конечно, ты будешь сопротивляться. Смех да и только. Посмотри на себя. Ты уже дрожишь. Ты же знаешь, что тебе никак нельзя сидеть в камере. Двое суток в тесной камере — и ты свихнешься.
— Вы должны понять, что мне здесь нельзя оставаться. — Это сорвалось с языка против его воли. — Сырость. Я не выдержу пребывания в сыром месте.
Когда Рэмбо попал в плен, его долго держали в камере, где земляной пол был вечно сырой.
Вот и расскажи ему об этом, черт возьми.
Но он еще решит, будто я его умоляю.
Ну вот, подумал Тисл, сейчас, когда уже поздно, парень пришел в чувство и пытается выкрутиться. Тисла ужасно раздражала такая непутевость — ведь парень фактически сам запрятал себя сюда.
— Скажи спасибо, что здесь влажно. Что мы все моем из шлангов. По уик–эндам здесь сидят пьяные, и когда мы в понедельник их вышвыриваем, со всех сторон свисает блевотина.
Тисл окинул взглядом камеры, блестевшие лужицами воды.
— Хоть ты, Голт, и оставляешь ту дверь наверху открытой, моешь ты прекрасно, — заметил он. — Немедленно принеси парню все, что полагается. — Эй, ты, — повернулся он к Рэмбо, — думаю, средняя камера тебе подойдет. Иди туда, снимай сапоги, брюки, куртку. Оставь на себе носки, трусы, свитер. Сними все украшения, цепочки, если есть, часы… Голт, на что ты там уставился?