— Такие розы стоят дорого, — добродушно пробасил он и протянул женщине несколько купюр. И отводя руку Подцыбина с деньгами, сказал:
— Пусть это будет от меня вашей барышне!
Михаил так и замер на месте: «Эх, вот бы к кому в зятья!»
Людское половодье, вырвавшись из ликующего пространства площади в сливной жолоб Васильевского спуска, бурлило и катилось вниз к реке каким-то беспорядочным, цветастым потоком, постепенно теряя и топча лозунги, траснпаранты, портреты. «Подыми! Чего топчешь?» — кричал кто-то в мегафон, но его не слушали. Какие-то ребятишки, перепрыгивая через опущенные книзу древка знамен, неслись, как оглашенные, куда-то вперед, к мосту, что-то крича и размахивая руками. Плакали дети. Сзади с площади, как какой-то доисторический ящер, надвигалась декорированная платформа с гигантским изображением «Серпа и молота», которое грозя все перемолотить перед собой, судорожно сползало на тормозах по скользкой брусчатке.
— Поберегись! — орал водитель, высовывая из кабины багровое от натуги лицо и какие-то девицы с визгом впрыгивали на истоптанный косогор газона.
Михаил глядел на тех же самых людей, которые только что там у Мавзолея шли с просветленными лицами, а теперь у него на глазах превращались в единую, серую, безликую массу. Он смотрел на эту толпу, не связанную ни чем, сбрасывающую с себя всю эту декоративную мишуру, топча ее и вытирая об нее ноги…
— А разве я не так с занятий бегу, — думал Подцыбин. — Все мы такие. Лишь бы от звонка до звонка.
Последние демонстранты покинули площадь. Цепочка чекистов вновь перекрыла спуск. Прозвучала команда «Отбой!», и Михаил с розами в руках поехал к Томе-Два.
Рядом с кунцевской станцией метро разметал свое хозяйство цековский жилой массив с богатыми квартирами. Зайдя в один из подъездов, Подцыбин поднялся в бесшумном просторном лифте на шестой этаж и из коридора, напоминавшего своими размерами городошную площадку, по которой навстречу Мишачку подобно летящей бите пронесся на велике какой-то желторотый пацан, едва ли не наехав на него, позвонил в угловую квартиру.
Дверь открыла Тома-Два. Она была в привезенной Михаилом из Киева украинской блузке и в белой атласной юбке.
— А я уже заждалась. Ну как твой подарок? — покрутилась на месте.
— Тебе все к лицу.
Принимая розы, чмокнула его в щеку:
— Какие пахучие! Так что задержался?
— Дежурство, — пожал плечами. — Пока все свое не оттопают и гости заграничные в ладоши не отхлопают, нас ведь не отпускают.
Повесил фуражку на вешалку и стал ладонью приглаживать непослушный вихор перед зеркалом.
— Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня? — пропела она.
— Самая нелепая ошибка то, что ты выходишь за меня, — продолжил Михаил.
— Вот возьму и не выйду, — кокетливо надулась. — Если так будешь говорить. На, одевай.
Подцыбин переоделся в войлочные тапки, отодвинул шелестящую бамбуковую портьеру и, чувствуя себя чуть ли не экскурсантом, неуклюже заскользил по зеркальному паркету в гостиную, щедро обставленную роскошной мебелью: пузатыми креслами, диванами, стульями. Вдоль стен возвышались две шикарные стенки: одна — с книгами, другая — с хрусталем. Торец комнаты занимала лоджия, другой был завешен огромным ковром с пестрым восточным орнаментом. Стулья аккуратно расставлены около длинного, уже почти накрытого стола, над которым хлопотали две женщины. Одна — пожилая, подтянутая дама, чем-то напоминала Михаилу учительницу русского яэыка и литературы, другая помоложе и попышнее была похожа на оперную певицу Ирину Архипову. Про первую Подцыбин подумал: «Бабушка Томы», но услышав, как «Ирина Архипова» сказала: «Нюра! Отнесите это на кухню», а та согласно кивнула головой, понял, что она тут на вторых ролях.
— Мама, знакомьтесь, Миша, — произнесла Тамара.
— Нина Михайловна, — развернулась та с чуть надменной улы6кой и подавая руку.
— Михаил, — прикоснулся к тонким пальцам губами, невольно обратив внимание на тяжелый золотой браслет, охвативший запястье.
Этот его поступок хотя и произвел некоторое благоприятное впечатление на мать Томы, но та все равно с какой-то отчужденностью в голосе бесстрастно произнесла:
— Очень приятно. Тома, веди гостя к себе в комнату. Подождем отца.
Тамара повела Мишачка в другую комнату поменьше и попроще обставленную.
— Вот и мои аппартаменты, — сказала и тут же выпорхнула с розами назад.
Вернувшись, поставила вазу с цветами на пианино:
— Класс!
— Это мне подарил для тебя один генерал, — и, не удержавшись, добавил. — Береговой.
— Это тот, что на Брежнева похож? — опросила она.
— Ну, ты можешь считать, что и от самого Брежнева, если тебе так приятно.
— Конечно, от Леонида Ильича получить розы было бы лестно.
— В следующий раз учту, — поджал обиженные губы Михаил.
— Ну, ладно, не огорчайся, от Берегового тоже приятно, — словно утешила Тамара. — Ну, как прошло дежурство? Задержали какого-нибудь террориста?
— Нет, сегодня желающих не было.
— Чего ж так слабо, — бросила она. — Хочешь, я тебе бомбочку подкину? Это любимая, папина.
Нажала клавишу кассетника. Раздался сиплый голос Высоцкого:
В комнату прямо влетела Нина Михайловна и, махая белыми руками, зашипела, как гусыня:
— Ты что, ты что?! Выключи сейчас же! Отец пришел. Тамара щелкнула магнитофонной клавишей и молодые тихонько посмеялись. Вскоре из-за двери снова раздался голос Нины Михайловны:
— Тома и Миша! Олег Кириллович ждет вас.
— Пошли! — потянула Тома. — Будь смелей!
В затененном металлическими жалюзями кабинете за письменным столом сидел широколицый с изящным пробором в седеющих волосах мужчина в черном пиджаке с темно синим в крапинку галстуком и уже рядом с ним в кресле Нина Михайловна.
— Курсант Подцыбин, — представился с робким достоинством.
— Олег Кириллович, — ответил мужчина, задумчиво глядя куда-то сквозь него.
«Как рентгеном просвечивает, — подумал Михаил и внутренне сжался. — Не знает ли он про мою киевлянку?»
— Садитесь, курсант, — проговорил генерал.
Тома дернула Михаила за руку и тот опустился рядом с ней на диван:
— Миша! Я говорила папе и маме, что мы любим друг друга и хотим пожениться, — начала Тамара. — И про тебя, конечно, что знаю, рассказала. А папа хотел на тебя посмотреть. Вот, смотрите.
Губы Олега Кирилловича искривились в усмешке.
— Смотрю, смотрю, — протянул он, переложив блокнот на столе. — Это у вас серьезно?
— Конечно, пап, — сказала дочь.
Михаил утвердительно кивнул головой.
— Я бы хотел от самого молодого человека услышать что-нибудь вразумительное. Мы ведь мужчины — рабы логики.