— Извините, я ничего такого не делала! — с возмущением сказала девушка. — Я не виновата, если вам что-то там померещилось! И спасибо еще раз, что позаботились о моем брате.
Интонациями и мимикой она сейчас напоминала стандартную героиню американской молодежной комедии. Посохин еще в юном возрасте невзлюбил подобного рода фильмы.
— Аня, я же просил! Не смотрите на меня так. Меня это бесит. Лучше скажите, Оксану Лебедеву вы знаете?
— Да, немного знаю, а что? — резко бросила Анна. — Она на нашей улице живет. Туда дальше, у перекрестка.
— А что вы о ней можете сказать?
— Я не поняла. В каком смысле?
— Характер, привычки, приоритеты.
— Почти ничего. Она примерно ровесница моей мамы. Я с ней практически не общаюсь.
— А с кем на эту тему можно поговорить?
— На нашей улице главный спец по сплетням баба Люба. Дом восемнадцать.
— А сейчас она где может быть?
— Баба Люба? Дома, наверное.
— Она живет одна?
— Одна. Года три уже.
— Собака у нее есть?
— Нет, по-моему.
— Спасибо. И передайте брату, чтобы он зашел к Виктору Леонидовичу насчет работы. Прямо завтра. Его ждать будут. И возьмут обязательно.
— Я передам. Мама будет вам очень благодарна.
— До свидания.
— Счастливо! Приходите к нам еще. Если не боитесь.
Посохин развернулся и покачал головой. Почему все симпатичные девчонки такие наглые? И это не веяние времени — двадцать лет назад они были не менее раскованными. Почти все из них и раньше считали, что красота дает им право унижать, лгать, предавать и насмехаться. А в будущем что начнется, подумал майор, когда медицина всех женщин на Земле сделает красивыми, стройными и на века молодыми?!
Ворота бабы Любы оказались на запоре. Посохин поднял камешек и бросил через штакетник в окошко. Потом бросил еще один. За стеклом мелькнуло нечто белое. Посохин помахал рукой. Через минуту он услышал скрип открываемой двери и кто-то, подойдя к воротам, старушечьим голосом спросил:
— Вам кого надо?
— Мне баба Люба нужна. Я из милиции (майор не стал представляться полицейским, посчитав, что лучше будет назваться по старинке).
— А-а-а! — прозвучало за воротами. — Сычас открою.
Клацнула щеколда, ворота отворились, и майор увидел перед собой маленькую старуху в темно-коричневом платье в мелкий горошек и белом платочке, которая оценивающе смотрела на него. Взгляд у нее был ясный и цепкий.
Посохин достал удостоверение.
— Павел Петрович Посохин.
— А, я все равно ни черта не вижу! — махнула рукой старушка. — Проходи.
— А что же вы меня пускаете?
— Что я, в восемьдесят лет жулика не распознаю?! Для чего я тогда жила?
Посохин прошел во двор. Старушка снова заперла ворота.
— Ступай в хату.
Майор поднялся на крыльцо и вытер ноги о коврик.
— Ишь, воспитанный. Иди, иди.
В доме был образцовый порядок. Полы блестели, зеркала сияли, дорожки лежали идеально ровно. На телевизоре, комоде, на спинках стульев лежали вышитые крестиком салфетки. Перед висевшей в углу иконой горела восковая свеча — майор определил по запаху.
— Хорошо у вас, баба Люба. Красиво, чисто. Все на своих местах.
— Силы, слава Богу, еще есть. Чего не убраться. Еще бабка моя говорила: «Как только ляжешь, так смерть за тобой и придет. Подумает, бледня, что ты жить устала, и тут же за горло — цап!».
— А что, еще не устали, баба Люба?
— Ну, бывает, когда занедужу. А так я еще девка хоть куда!
Баба Люба засмеялась, прикрывая рот ладонью.
— Баба Люба, мне с вами посоветоваться надо.
— О чем это?
— Об одном человеке.
— А я его знаю? А то разговор пустой получится.
— Думаю, знаете.
— Об ком же это? О мужике или о бабе?
— Об Оксане Лебедевой.
— А, об Оксанке. А чего о ней говорить? Девка она неплохая. Не то жениться на ней задумал?
— Да женат я, баба Люба. Вон, кольцо на пальце, — Посохин выставил вперед руку. — Друг мой ею интересуется.
— Тоже милиционер?
— Нет, шофер.
— Ага! Это дело хорошее. Денежное. А как твой друг насчет водочки?
— Честно скажу, слабоват.
— Тогда не знаю.
— Что так, баб Люб?
— Оксанка женщина хорошая, но тихая. Боюсь, друг твой ее поколачивать будет. Водка рано или поздно всем набекрень мозги сворачивает.
— А если у него любовь?
— Это еще хуже! Оба мучиться будут.
— Так уж и оба мучиться?
— А то! Когда протрезвеет, как он себя чувствовать будет, если увидит, что любимую по пьяни расписал снизу доверху, а?
— Да, баба Люба, вы правы. Я как-то сразу не сообразил.
— Вот! Но если он зарок даст — а если душой любит, то даст, — может, все у них и сладится. Оксанка баба нежадная и на ласку ответная.
— Да, сейчас такое редко встретишь. Спасибо, баба Люба, за помощь! Буду с другом говорить, чтобы завязывал с выпивкой. А детей у Оксаны нет?
— Нет, милок. Был у нее ребеночек, но еще маленьким помер. А потом и муж скончался ейный.
— От чего?
— На север поехал на заработки и погиб. Молодой еще был. С тех пор она и одна.
— А к ней никто не ходит?
— Из мужиков, что ли?
— Ага.
— Скрывать не буду, одного ухажера я видала. Но только одного. С прошлого лета стал к ней заглядывать.
— А какой он из себя?
— Не очень молодой, но видный. Коренастый. Виски седые у него. Всегда в новое, чистое одет. Приятный мужчина.
— Вот это да! Это же мой друг Николай.
— Я же и говорю, Оксанка женщина хорошая, не гулящая. Как в кине перед мужиками балованные бабы и девки, передком не крутит.
— Мне уже пора, баба Люба, — встал из-за стола Посохин. — Приятно было с вами познакомиться.
— Чего же ты так быстро уходишь? Может, еще посидишь?
— Рад бы, но дела поджимают.
— Ты заходи еще! Я, ведь, одна живу. Мои все разлетелись, а мужа Бог прибрал. Соседи все про деньги да машины балакают. Мне их без интереса слушать, и мои разговоры им не всласть. Собаки у меня нету, а с кошкой много не наговоришь. Она у меня дура дурой. Маруська, ты где? — посмотрела по сторонам старушка. — Опять в чистое залезла, паразитка? Я тебе посплю на белье глаженом!
Глава 29
В просвете между кустами мелькнуло бледно-желтое пламя костра. Поднимая волну против течения, Жарких заложил плавный поворот. Заглушив мотор, он приподнял над водой гребной винт, и казанка с ходу, шурша, выползла на песчаный берег на четверть корпуса.
Через мгновенье старший лейтенант услышал, как в нескольких метрах от берега, правее того места, где он причалил, трещат сучья. Было ясно, что кто-то быстро удаляется в глубь острова.
Жарких поднялся на ноги и прокричал:
— Табанин, я за тобой бегать не буду! Сейчас порежу, к чертям собачьим, все сети, что ты тут понаставил, если не вернешься!
Треск в зарослях затих. Спустя некоторое время откуда-то справа, из-за деревьев, донеслось:
— Да я пописать хотел, Сергей Владимирович! Отошел тут недалеко!
— Я вам верю, гражданин Табанин! А ну быстро застегнул мотню и подвалил сюда! — нарочито злобно скомандовал Жарких. — Разговор к тебе есть!
Старший лейтенант сел на лавку и закурил. С начала дня это была его шестая сигарета. До завтрашнего утра можно было выкурить еще четыре.
На Рождество Жарких при девчонках поспорил с Посохиным, который никогда не курил, что к концу года сможет покончить со своей вредной привычкой. Его призом, кроме здоровья, должна была стать казачья шашка времен Первой мировой войны из коллекции холодного оружия майора. Сам старший лейтенант в запале поставил на кон свою любимую «восьмерку».
Через пару минут на берегу в расстегнутой джинсовой рубашке и плавках появился Василий Табанин. Он осторожно, мелкими шажками, приблизился к лодке. Его худые безволосые ноги были до колен изрядно поцарапаны.