“Вот это диалектика! — невольно восхитился Ронин. — Почему же тогда мысль у них так плохо вяжется с делом?”
— Слышал и понял, совсем и отчасти, то, что меряется, зависит от того, чем меряется, справедливо не всегда, но чаще.
“Ого! Неужели мой критик соглашается с моим заступником? Не спор, а дремучий лес… Умно-то умно, а для дела такое растекание мысли как бег с оглядкой. Не в этом ли причина застоя? Уж скорей бы они вынесли приговор…”
Но дискуссия продолжалась, и чем больше Ронин вникал, тем меньше улавливал смысл. Вскоре он почувствовал, что тупеет. Плохо, когда в незнакомой местности нет дорог, но не легче, когда тропинок тысячи и все ведут неизвестно куда. Ронин понял, что пора отключиться, иначе ошалеешь.
В изнеможении он глянул вверх. Там плыли облака, такие же пушистые, как и на Земле, — водяной пар везде одинаков. Почти одинаков, ибо оттенков — в изотопном составе, строении капель, количестве примесей — сотни, и если видеть только оттенки или, наоборот, не замечать их вовсе, то никакой подлинной картины мира заведомо не откроется.
Монотонная вязь спора внезапно оборвалась. Головы старейшин согласно мотнулись.
— Знай, чужеземец, если знание — твоё или наше — подлинно. Ты принёс часть своей пищи ради…
Глубокая пауза умолчания!
— …Пожертвовал ею не на месте и не в то время, но, пожалуй, вовремя и к месту.
Выходит, они заметили, что он просыпал пищу! Ну да, этот проклятый прыгун с добычей в зубах, наверное, выдал… Вот так история! Значит, он ненароком совершил ритуал очень важный, только неправильно… Ну и ну! Его проступок простили, даже одобрили, а дальше что?!
— …Мы не хотели и, возможно, собирались показать тебе, что, вероятно, ты хотел знать, а твоё стремление приблизиться к нам решило иначе. Мы доведём тебя до источника жизни, который всегда полон и пуст…
“Мы не хотели показывать закрома, но ты совершил обряд, и мы их покажем”, — мгновенно перевёл Ронин. Вот и рассчитывай тут по всем правилам науки…
Куда же они его поведут? К домашним сусекам или к хранилищу?
Старейшины повернули к хранилищу. Так… Выходит, урожай они собирают в общие закрома, а потом распределяют по семьям, иначе необъяснимо, почему запасы убывают так быстро.
Это подтверждал и вид хранилища. Стены были сложены давно, кое-как, и, похоже, с тех пор никто их не чинил. Хоть и временная кладовая, могли бы побеспокоиться… В деревнях, которые существовали десятки тысяч лет назад, даже по развалинам можно было судить, что тогда хранилища строили как крепости. А здесь такая потрясающая беспечность! Явный, от поколения к поколению усиливающийся регресс…
“О чем только думают ваши умные головы! — возмутился про себя Ронин. — Пока вы распределите и надёжно укроете зерно, им же полакомятся какие угодно твари! Можно подумать, что пищи у вас избыток, а ведь это, насколько я понимаю, далеко не так”.
Вслух он, понятно, ничего не сказал. Сведений о голоде пока не хватало, да и ситуация была явно неподходящей.
Они уже подходили к двери, когда из глубины хранилища донёсся невнятный шум. Старейшины замерли как изваяния. Ронин и вовсе ничего не мог понять. Внутри что-то происходило. Оттуда слышались шелест, шуршание, писк. Старейшина рванул дверь. И сразу из всех щелей, как вода из дырявой бочки, хлынул поток микки-маусов. Их было несметное множество! Они валили и в дверь, бежали, взмывали в воздух, сталкивались, обезумев, пищали, падали, словно за ними по пятам гнался смертельный ужас.
И вдруг этот ужас возник в луче света.
Выражение “потемнело в глазах” Ронин всегда считал надуманным, но тут мир качнулся и помутнел.
Ибо в метре от входа стояла Дики. Её суженные зрачки горели свирепым огнём охоты.
— Дики!!! — не своим голосом заорал Ронин.
Хищный блеск глаз притух. Коротко мяукнув, она нырнула в глубь хранилища и тут же вернулась, держа в зубах мёртвого микки-мауса. Есть эту безвкусную мышь она, понятно, не собиралась, но кто устоит перед соблазнами охотничьего рая? Только не кошка, чьё мнение о себе столь высоко, что, преодолев глупый человеческий запрет, она желает гулять и гуляет там, где ей вздумается, благо нигде нет этих гнусных собак… Трубно неся свой хвост, она прошествовала к Ронину и уронила добычу к его ногам.
Дотоле окаменевшие старейшины, возбуждённо свистя, придвинулись. Ронин в панике подхватил кошку, готовый бежать, пока это ещё возможно.
Но уже со всех сторон к нему тянулись крючковатые пальцы.
— Останься! Не уноси божественное существо!
Божественное?! Впрочем, когда-то и на Земле, у египтян, кошка была священным животным.
Пронзительная догадка осенила Ронина. Все камешки загадочной мозаики стали на место — и то, почему никто не заботился о хранилищах, и то, почему селение пировало в разгар жатвы, и то, почему просыпанную человеком пищу сочли искупительной жертвой, и даже то, почему старейшины внезапно отбросили витиеватость, — такой язык негоден в решительную минуту.
Все равновесие жизни основано на сдерживании одного вида другим, а на этой планете не нашлось кошки, которая бы последовала за мышами, когда те освоили закрома и житницы. И это стало началом конца, потому что чем больше оказывалось пищи, тем энергичней плодились микки-маусы… Конечно, с ними боролись упорно и долго, но крылатых, прожорливых, всепроникающих паразитов было столько, что у мальтурийцев опустились руки. Невозможны стали запасы и накопления, бессмысленно было улучшать хозяйство, и ход истории замер.
Ошеломлённая криками, Дики шипела и вырывалась, стремясь вскарабкаться Ронину на плечо. Надо было срочно успокоить старейшин. Надо было немедленно избавить Дики от участи божества.
И ещё надо было спешно вывести породу мальтурийских кошек.