Унэг отодвинул тяжелый полог и вошел, пригнувшись, в только что поставленный шатер Барха, достаточно скромный для хана адрагов. Впрочем, нового повелителя это мало волновало. Всего в десяти шагах от шатра рабы активно разбирали недостроенный дом Мергена. Пыль клубилась вокруг, и Унэг отряхнулся на пороге.
Внутри властвовал полумрак. Барх сидел в кресле, подперев кулаком щеку. Широко раскрытые глаза с глубокой задумчивостью смотрели… в никуда. Черный меч лежал рядом, на подушке, искрясь синевой. Этот меч внушал страх всякому, кто оказывался пред очами хана. Всякому, но не Унэгу. Он даже не взглянул на клинок.
— Проходи, — сказал Барх, не меняя позы. — Садись.
Унэг сел. Он был спокоен. Будто опустел, подобно пересохшему колодцу. Воин кочевого племени — бездумный, отрешенный, холодный. И пусть. Пусть все идет своим чередом. Как прежде.
— Близится осень, — начал Барх. — А до холодов нам надо многое сделать. И в первую очередь… стереть, стереть с лица земли Волчий Стан! Их племя должно исчезнуть, развеяться, как дым! — последние слова Барх прорычал, словно волк, стиснув подлокотники так, что побелели костяшки пальцев. И тут же расслабился. — Я понимаю, это непросто. Люди насторожены, ваны попрятались в улусах — выжидают. Талгат восстал, и мне придется смирить его. Жаль. Я не хочу проливать кровь соплеменников. Но!.. Ты понимаешь?
— Понимаю, — ответил Унэг. — Ты хан.
— Хан, — криво ухмыльнулся Барх. — И все должны не просто понять это, а впитать, как впитывают молоко матери!
Выдержав паузу, Барх сказал:
— Но не об этом я хотел поговорить с тобой, Унэг-гай.
— Я слушаю, повелитель.
— Я всегда уважал тебя, друг, — продолжил Барх, особо выделив слово «друг». — Ты всегда был мне как старший брат. И я хочу идти с тобой бок о бок и впредь. Ты мне нужен, мне нужно твое мудрое слово и быстрая рука. Что скажешь?
— Что сказать? Я — адраг. Я — воин.
— Хорошо сказано. — Барх словно вздохнул с облегчением. — Но ты странный. Ты всегда был странным. Что терзает тебя?
Унэг против воли вздрогнул. Ему показалось, что Барх каким-то образом узнал о призраке венежанки, так и не отставшей от него.
— А тебя? — спросил он, напрягшись.
Барх улыбнулся.
— В этом мы похожи. Две белые вороны — хан и первый воин. Куда мы заведем свой народ — мы, белые вороны?
— Туда, куда укажешь ты, повелитель. Как ни велик воин, он всего лишь твой слуга.
Барх скривился.
— Да, это так. Но в том вся соль, что подобные слова давно стали… традицией. Пылью в глаза.
— Будь мудр, узри суть.
— Стараюсь. — Барх расслабленно откинулся на спинку кресла. — Знаешь, я доволен. Я… ждал этого разговора. Рад, что ты искренен в своем стремлении служить мне. Очень рад.
— И что ты намерен делать дальше?
— Смирить Талгата.
— А меч? — От этого вопроса Барх заметно смутился.
— Это… — протянул он. — Это — дар бога.
— Какого?
Барх стиснул зубы.
— Не знаю, — выдавил он, порывисто поднявшись и тут же сев. — Нет. Я знаю. Но не скажу.
Унэг понял, что разговор окончен.
— Я пойду, — сказал он и впервые пристально посмотрел на него — нового повелителя адрагов, великого хана Барха. Сейчас тот походил на одинокого, несчастного человека, волею судьбы заброшенного на пьедестал, что содрогался под ударами обезумевшей толпы. Хан сжался, словно испугавшись чего-то.
Он не принадлежал себе. «Эх, лучше бы ханом стал Мерген, — подумал Унэг, выйдя из шатра. — Ведь он был пусть не очень хорошим, но человеком».
Он вспомнил, во что превратились останки Мергена. Они похолодели, как лед.
Спустя неделю Барх собрал на совет верных людей: Унэга, Тумура с отцом, Аюна, Берюка, Кайгадыря, наследника погибшего Урдуса, и Шайтана с Яру́ном. Последний был наемником, болотником по национальности, — огромным, могучим (под стать Шайтану) воином, с поблекшими и расплывшимися татуировками на свирепом лице; черная, как смоль, борода доходила до пояса; в левом ухе висела здоровенная серьга из червонного золота.
— Завтра мы выходим, — сказал Барх. — Новый пастух, видать, не пригож — овцы-то разбежались. Придется спустить собак. Так что, повторяю, завтра выступаем. Твои люди, Аюн, присоединятся к нам по пути.
— Они уже едут, повелитель, — поклонился Аюн.
— Очень хорошо, — кивнул Барх. — Первым делом заглянем в улус Пурхана. Посмотрим, что собой представляет этот Мамат, его сын. А потом — к Талгату.
— К мятежнику примкнуло много ванов, — сказал Тумур. — Сыновья Байрака, Эллака, Багши, других ванов…
— Что-то слишком много вождей, — ворчливо произнес Миху. — Хватит ли у нас сил? Вот Аюн, я знаю, много воинов не даст. А между тем, по моим прикидкам, Талгат вполне способен выставить туменviii.
— Я дам не больше пяти сотен, — как-то грустно проговорил Аюн. — Надеюсь, ты понимаешь, повелитель?
— Понимаю, — мрачно сказал Барх. — И поэтому на тебя не рассчитываю. Держи западные рубежи, дженчи не должны помешать нам. Дай нам тех, кто хорошо знает те края, — этого будет достаточно. Но не все так плохо. С камыками, думаю, можно договориться: род Байрака весьма непопулярен. Есть еще Шагу́н с юга. Он выжидает, сукин сын всегда был осторожен. Используем его для связи с хапишами. Когда выдвинемся, Талгат непременно встревожится и станет готовиться к битве. Надеюсь, он запаникует, — смешаю его планы, ибо, по его мнению, я трус, и первым рассчитывал ударить именно он. И еще. Я не случайно упомянул Шагуна. Мои люди уже отправились к нему. Они посетят также камыков.
— Кто эти люди, можно ли узнать, повелитель? — спросил Тумур.
— Алпак, Кадыр, — невозмутимо ответил хан.
— Люди Мергена?! — изумился Тумур. — Можно ли им доверять?
Барх задумчиво сказал:
— Можно.
Берюк усмехнулся.
— Алчность и страх смерти, — глубокомысленно проговорил старый нукер, — способны изменить человека до неузнаваемости.
— Будем надеяться, что это так, — сказал Барх. — Теперь давайте посчитаем, сколько у нас людей. Ты, Тумур, твои два минганаix в строю?
— В полном составе, — подтвердил Тумур. — Есть еще юноши, рвущиеся в бой — три-четыре сотни можно собрать.
— Сколько у тебя, Иса?
— Полторы тысячи, — хладнокровно ответил Шайтан, который после гибели Мергена стал правителем его улуса.
— У меня, великий княже, — поспешил добавить на удивление высоким голосом Ярун, — восемьсот. Ребятки все прожженные, закаленные в боях богатыри. Где мы только не были: и дженчевы села жгли, и предместья самого Вередора, а уж этих болванов тархавов побили немерено.
— Я очень на тебя рассчитываю, Ярун-гай, — учтиво ответил Барх и продолжил: — У тебя, Кайгадырь, тоже два мингана, — сын Урдуса важно кивнул, — итого — семь с половиной тысяч. Мало. Ну ничего. Клянусь, Мамат соберет мне четыре тысячи. Я его заставлю. Любой ценой.
Восемь тысяч — не так много, по мнению сокрушавшегося Миху, — собралось на берегу Крина. Восемь тысяч конников, обозы с продовольствием, оружием. Кипящая самыми разными чувствами толпа, брошенная в гигантский котел, где закипала война, и поднятая ею пыль, взлетающая в небо, — все показалось Унэгу горячим паром, и шум был — словно вызов Небесам.
Давно адраги не воевали — целый год, и Унэг успел позабыть, как это бывает. Он ехал на Эдааре мимо многоликой массы воинов. От бесчисленных оттенков серо-буро-зеленых одежд, кольчуг, доспехов, шлемов уставали глаза. Приветственные крики, летевшие ему вслед, слились в один общий гул. Унэг без конца кивал, пожимал чьи-то руки и думал, что отвык, отвык от когда-то воодушевлявшего его хаоса первого сбора.
Он на скаку въехал на Белес, где собрались все военачальники. Барх был одет в вороненые стальные латы, и к крупу его коня приторочен черный щит. Сумрак — так назвал он свой демонический меч — висел на поясе.
Каган подъехал к краю холма и поднял руку. Толпа шумела, но, заметив жест владыки, постепенно успокоилась, словно почувствовав закипающую ярость в душе повелителя. Он горделиво возвышался, глядя на них горящим взором, волосы развевались на ветру.