Все взоры обратились к Аюну, который тут же побледнел. Он рванулся было вперед, но Барх схватил за поводья его коня.
— Не горячись, Аюн-гай, — сказал он. — Они могут ошибаться. — Он повернулся к разведчику. — Ты!
— Слушаю, повелитель!
— Заметил еще что-нибудь?
— Ничего, повелитель. Мы тщательно исследовали все вокруг и… Даже не знаю, как сказать…
— Скажи все, сынок, — со змеиной улыбкой проговорил Берюк. — Весь вздор, что переполняет твою пустую башку. Она и так слишком долго держится на твоих плечах, хе-хе-хе!
— Помолчи, Берюк, — осадил его Барх и обратился к разведчику: — Говори! Не бойся!
— Никаких следов боя, повелитель, — торопливо заговорил разведчик. — И мертвые, повелитель… Но лучше вам все увидеть самим. И я клянусь, повелитель, это нечто ужасное. А если это не так, уважаемый Берюк-гай, то я сам перережу себе горло.
Чем ближе они подъезжали к тому месту, тем отчетливей доносился странный запах — никто не мог подобрать подходящего сравнения.
Вороны летали над полем, и ни одна не осмеливалась опуститься. Что-то пугало их. Это мог быть и запах. Его нельзя было назвать отвратительным. Скорее он был удушающим, каким-то затхлым, пыльным. Он напоминал что-то древнее, всеми забытое.
Барх остановился.
— Возможно, там мы увидим нечто такое… — начал он и умолк, подбирая нужное слово, при этом как-то странно поглядывая на Сумрак, будто тот причинял ему неудобство. — В общем, кто тверд сердцем, может идти со мной.
Послышались смешки и бравурные возгласы.
— Вы зря так, — сказал Барх. — Посмотрите — если даже птицы боятся того, что там есть, что говорить о нас?
— Но ведь разведчики не испугались? — сказал кто-то.
— Это было час назад, — ответил Барх. — За это время могло многое измениться.
В поле и правда находились люди Аюна. Вместе с его сыном. Видимо, они спешили соединиться с основными силами. Аюн окаменел.
Все пять сотен были словно живые. Такие живые, что казалось, стоит лишь помахать рукой, как они обернутся и возрадуются долгожданной встрече. Смерть — откуда бы она ни пришла — настигла их в момент привала. Вожди совещались, воины отдыхали, стреноженные кони паслись, часовые с копьями скакали по периметру лагеря — один из них стоял прямо перед Бархом и хмуро смотрел, казалось, в глаза каждому.
Они умерли мгновенно, и, несмотря на всю их кажущуюся одушевленность, никто ни секунды не сомневался, что они пали жертвами каких-то демонических сил.
— Он и убил их… — пробормотал каган.
— Кто? — спросил Берюк.
— Неважно. Нам надо покинуть это место, сейчас же.
Кто-то бросил в толпу мертвых изваяний камешек. И в этот миг время словно остановилось. Барх смотрел на летящий камешек с ужасом.
Камешек попал в одного из сидящих на земле воинов — голова того слетела с плеч, врезалась в соседа…
Оба рассыпались в мельчайшую пыль. Пыль потекла по долине, окутывая рушащиеся фигуры.
— Все прочь! — заорал Барх. — Бегите, иначе нам смерть!
В мгновение ока воинство развернулось и ринулось назад. Смертоносный прах уже взлетел на высоту птичьего полета. Кто-то в страхе закричал: «Вороны падают! Вороны падают замертво!»
Кочевники в панике покидали проклятое место. Все, кроме Аюна. Обезумевший ван и отец с истошным воплем развернул коня и помчался навстречу своей смерти, и никто не подумал его остановить.
Таинственная гибель дружины Ариока, сына Аюна, выбила из колеи видавших виды кочевников. Воины были напуганы. Одни говорили, что Небеса разгневаны, и призывали принести обильные жертвы великому Туджеми, другие — самые смелые — осторожно уговаривали присоединиться к Талгату, который, как известно, чтил предков и придерживался традиций. Не то что новый хан со своим демоническим мечом.
Вечером, на закате, Барх построил воинов.
— Я приказываю, — сказал он, медленно шествуя вдоль рядов, — выйти тем, кто проявил сегодня трусость. Тех трусов, что хотели переметнуться к Талгату. Я хочу умертвить их, дабы после никто не думал о нем как о спасителе. Я так сказал.
Молчание.
— Повторю, — сказал он, возвысив голос. — Трусы подлежат немедленной казни. Я жду.
Кто-то приглушенно кашлянул. Никто не пошевелился. Барх подолгу всматривался в лица воинов. За ним следовал Берюк с факелом в руке.
— Отлично, — произнес Барх после мучительно долгой паузы.
Он остановился напротив рослого парня с черной, как смоль, бородой. Вынув Сумрак из ножен, он пронзил им бородача — воин глухо охнул, выкатил глаза и рухнул под ноги своему повелителю.
По рядам тут же прокатился ропот. Не обращая на это внимания, Барх с ледяным равнодушием рассек горло стоявшему рядом с бородачом пожилому воину, запомнившемуся только редкими гнилыми зубами. Кровь брызнула из горла. У следующего слетела голова, а сама жертва плавно завалилась назад — стоявшие там в немом изумлении подхватили его на руки, отворачиваясь от хлещущей крови.
Барх, уже занесший меч для очередного удара, остановился. Несколько человек вытолкнули из строя.
— Всего пять? Хорошо, я поверю. Берюк, убей их. Но в следующий раз я убью пятьдесят. Запомнили? Пятьдесят!
— Что с тобой, Унэг? — спросил Тумур.
Унэг оторвал немигающий взгляд от костра, на котором жарился, истекая жиром, крупный заяц.
— А что со мной?
— Не замечаешь?
— Что я должен замечать?
— Я скажу.
— Слушаю.
— В последнее время, — начал Тумур, вращая прут с зайцем, — ты ведешь себя несколько… странно. Ты молчишь…
— Что в этом удивительного? Я всегда молчу.
— Хе. Ты молчишь не так, как обычно. Нет, я неудачно выразился. Ты плохо спишь — кричишь во сне, мечешься. А днем все время ходишь сонный, ни на что не реагируешь. Медлителен, неповоротлив. Палаш твой, должно быть, уже заржавел в ножнах — ты не упражняешься, не уединяешься, как всегда бывало. Парни говорят, что Унэг, верно, болен. Может, влюблен? — натянуто улыбнулся Тумур, но, взглянув на своего друга, сидевшего напротив с каким-то одурманенным видом, осекся. — Скажи, что тебя беспокоит?
— Ничего меня не беспокоит, — ответил Унэг.
— Что за сны тебе снятся?
— Не помню.
Тумур наклонился к нему и спросил:
— А если честно?
Унэг призадумался, и было видно, что даже это дается ему с трудом.
— Не помню, — сказал он, вздохнув. — Не знаю. Ничего не могу тебе сказать, друг, хотя спасибо тебе за беспокойство. Может, я устал? Бывает так, что ты в какой-то момент чувствуешь, что все вокруг тебе надоедает и просто смертельно утомляет.
— Не знаю, — сказал Тумур, покачав головой. — Никогда такого со мной не было.
Подошел, пошатываясь, Берюк и грузно плюхнулся рядом. В руках его был бурдюк с вином.
— О чем вы, уважаемые? — икнув, спросил старый нукер. В свете костра ярко блестела его лысая голова, будто намазанная маслом. И, не дождавшись ответа, сказал, толкнув локтем Унэга. — О тебе разговор, да?
— Да, о нем, Берюк-гай, — сказал Тумур, недовольно косясь на незваного гостя.
— Молод ты, Тумур-гай, — перехватив его взгляд, с усмешкой произнес Берюк.
— Молод?
— Молод, молод… Кто для нас Унэг?
— Для нас? — переспросил Тумур. — Друг…
— Нет, — помахав перед собой рукой, словно отгоняя мух, прервал его Берюк. — Кто для нас, адрагов, Унэг? Не знаешь? А я — знаю! Знаю это давно, иначе непременно перерезал бы ему глотку, — я, знаешь ли, не люблю проигрывать. Унэг — это воин. С головы до ног, каждой частицей тела, каждой мыслью — воин. Идеал, к которому стремятся. Разве ты не видел, как смотрит на него молодежь? Если у кого спросишь: «Кто твой кумир?» — скажут: «О, это Унэг-гай»!
— Ты преувеличиваешь, уважаемый, — сказал Тумур, снимая с костра зайца.
— Ничего я не преувеличиваю! Нет! Ты видел, я убил сегодня пять человек. В наших рядах завелось пять трусов! Почему так? А потому что люди боятся. Боятся еще и потому, что видят в лицах друг друга неуверенность. Они задумываются, правы ли они, идя с мечом на братьев по крови. В поисках ответа они надеются на тех, на кого привыкли равняться — и что же? Увы, Унэг сам не свой. Это не его вина, ибо каждого может посетить хандра, и к тебе она когда-нибудь придет, дорогой Тумур-гай. Хандра всегда рядом с теми, кто много отдает сил чему-то одному.