Барх выслушал старика внимательно. Затем, подумав, сказал:
— Я не буду гнать тебя отсюда, Абдель. Живи здесь, сколько тебе хочется. А теперь скажи мне, не встречал ли ты других наших соотечественников. Адрагов, понимаешь?
— Ох, хозяин, — вздрогнув, ответил Абдель. — Если вас интересуют те люди, что две недели назад пришли в холмы, где мы до этого худо-бедно жили, то…
— Что «то»? — поторопил его Барх.
— Хозяин! Нас было втрое больше. Талгат — так, кажется, звали их вождя — примчался ночью…
— Сколько их было? — прервал его Тумур.
— Много, хозяин, много!
— Больше нас?
Абдель съежился и испуганно захлопал глазами.
— Отвечай, собака! — гаркнул Берюк.
— Нет, вряд ли. — Старик, молитвенно сложив перед собой руки, отвечал глухо, вперив взгляд в землю, так как ясно почувствовал растущее раздражение окружавших его людей. — Может, столько же. Но они убивали нас просто ради забавы. Женщин, детей… устраивали на нас охоту…
— Иди прочь, падаль! — И Берюк прогнал старика, ударив того подошвой в висок.
Присутствовавшие на совещании проводили невеселыми взглядами согбенную, глубоко несчастную фигуру пустынника.
19. Не бывает слабых противников
Засвистели стрелы, и несколько человек с криком упало с коней. Нападающие устроили засаду с умом: с севера на юг тянулся раскинувшийся на возвышенностях лес. Единственная просека проходила по дну узкой долины, меж двух крутых холмов с осыпавшимися склонами.
Но неорганизованность багунов сыграла им на руку. Все едут по дорогам, но Сечи закон не писан. Многие перли на своих закаленных конях сквозь заросли, надеясь подстрелить какую-нибудь живность.
Бой был короткий. Основная группа, состоявшая из гридей и отроков, закрывшись щитами, начала медленно наступать. Лучники, пристроившись меж щитов, слепо осыпали откосы стрелами, и оттуда с хриплым воплем уже свалилось два человека. То были крестьяне в стеганках, с топорами и самодельными луками.
Крестьяне — не воины. Хоть они и следили за передвижением Сечи, но как следует подготовиться к бою не смогли. Хольды, шарившие в лесу, услышав звуки битвы, тихо подкрались к увлекшимся перестрелкой повстанцам и ударили им в спины. Вскоре с вершин полетели мертвецы, и спустя десять минут вся дорога была усеяна грудой окровавленных тел — не меньше сотни.
Не прошло и получаса, как бой закончился.
Семен ходил мимо поверженных врагов. Бойцы расчищали путь, бросая тела павших в придорожные кусты. Он думал, что подтолкнуло этих мирных людей, веками живших на вспахиваемой и засеиваемой ими земле, дороживших этой землей, вросших в нее корнями, схватиться за оружие? А что толкнуло его самого избрать свой путь? В том-то и дело, что он никогда ничего не избирал. Таким его сделала судьба. Все, что он мог, — цепляться за жизнь. Отчаянно, бездумно пытаться уцелеть.
В последнее время Семен часто задумывался над этим. Почему человек поступает так, а не иначе? В данном случае ответ напрашивался сам собой — тирания княжича Андрея ожесточила крестьян. Они хорошо знали, что будет, когда придет Военег. Горько осознавать, что это он со своими сподвижниками разорит их дома и житницы, порежет скот, надругается над женщинами — так было всегда, сотни раз.
Безбородый не знал покоя, и это мучило его все сильнее.
Он вспомнил, когда вступил на этот тернистый путь самокопания и переосмысления своей жизни. Три года назад — именно тогда его хунда остановилась в местечке под названием Пал, в Приозерной равнине. В местном лесочке Семен, охотясь, набрел на имение кметя по имени Глеб.
Глеб был крепким, пышущим здоровьем мужиком, хозяйственным и правильным во всех отношениях: красавица-жена, восемь детей, да и дом… Здоровенную ладную избу, хозяйственные постройки и все вокруг Глеб сделал своими руками. Искусно и добротно.
Хозяин приветливо встретил гостя, разговорился с ним, не скривился и не замялся, узнав, кто он такой и чем занимается, пригласил войти, угостил хлебом-солью — бескорыстно, от всего сердца, чему Семен немало подивился. Потом водил его по двору, рассказывал, как и что делал, упомянув о хитростях и секретах: как рубил избу, как ставил крышу, и про окошки, и крыльцо, и про качели для ребятни.
Семен удивлялся безмерно. Вечером Глеб собрал всю семью, достал из шкафчика завернутую в тряпицу толстую книгу и принялся важно читать. Торжественный и напыщенный тон хозяина, его чрезмерная серьезность и самодовольство быстро утомили Семена. Спотыкающееся, но при этом напевное чтение Глеба вызвало у него улыбку, он собрался было откланяться, как услышал нечто до боли знакомое…
Семен знал эту историю, он слышал эти слова из других уст. Хозяин читал, водя пальцем по строкам, покашливая в кулак и поглаживая бороду, а Безбородый слушал, словно завороженный. Когда Глеб на секунду умолк, переворачивая страницу, Семен, к немалому удивлению всех присутствующих, продолжил текст, причем слово в слово, по памяти — он отличался поразительной памятью.
— Ты читал эту книгу? — спросил Глеб.
— Я не умею читать. Мне рассказывал ееМирт…
— …из Суна, — дополнил хозяин. — Так написано на первой странице…
— Я знал его.
— Прости, чего?
— Я знал его, — повторил Семен. — Мы сидели вместе в Порче, в каменоломнях. Он был чудной старик, слепой, болявый, но такой… смешной. Мы подшучивали над ним. Но Мирт не обижался и рассказывал по вечерам свои истории. Весь лагерь слушал как завороженный. Месяцев пять — всего ничего, — а потом он умер. Один из стражников забил его палкой до смерти просто потому, что он сильно кашлял, надоел, видишь ли… Спустя три дня того стражника столкнули со скалы в карьер — так ему, собаке, и надо.
— Мирт из Суна, ученый человек, сидел с ворами и убийцами в тюрьме? Ох, прости меня, я не хотел…
— Если ты думаешь, что тюрьма только для тех, кто ворует, то ты сильно ошибаешься. Тюрьма для всех, кто мешает сильным мира сего. Для меня и, может статься, для тебя, хозяин.
Этот день глубоко врезался в память Семена. Мудрец Мирт, дорогой его сердцу человек, с тех пор прочно ассоциировался с домом Глеба. Вечерами Семен все чаще вспоминал и кметя, и старого друга, и… что-то надломилось в его душе.
Буй Синий — маленький, худющий хольд с узким обветренным лицом, на котором красовались пышнейшие усы и борода, подошел к Семену, ведя за собой пленника.
— Во! Козленка, самого горластого, привел к тебе, командир. — Он подтолкнул мускулистого парня: незапоминающееся лицо, рубаха разорвана, волосатая грудь расцарапана, руки связаны за спиной. Однако в глубоко посаженных глазах, глядевших исподлобья, по-волчьи, читались ум и дерзость. — Их вожак, не иначе. Ты бы видел, как он пынал своих — зверюга! И мы его арканом, собаку! Еле свалили — брыкался, аки конь норовистый! У-ух, дурик куелдый! — с этими словами Буй отвесил парню подзатыльник, — правда, ему для этого пришлось подпрыгнуть. — Ну, а тыперь тебе Асмунд яйца-то так скрутить, шшо будыш верешшат, аки баба на сносях!
— Не трогайте его, — приказал Семен. — Пока. Возьмем хлопца с собой, там посмотрим.
— Оставим лободырю етого на вкусное! Ето хорошо! Ух, позабавимся! Ужо я тыбе раскаленный прут пряаамо в…
— Уйди, Синий, будь добр, а то у меня голова уже от тебя заболела.
— Хорошо! Иди, хер бородатый, ха-ха!
Парень взглянул на Безбородого с нескрываемой ненавистью.
— Не надо так на меня глядеть, — сказал Семен. — Это наводит на меня скуку.
На закате Сечь добралась до перекрестка двух больших дорог. Тут был поселок, который так и звался: Перекресток. Разбойничья рать, среди которых походили на добрых воинов только мечники Путяты, составлявшие личную гвардию князя, с воплями и гиканьем вынырнула из подлеска, распугав местных жителей.
Поселок Перекресток славился далеко за пределами Воиграда. Постоялых дворов, таверн и забегаловок тут было так много, что воинство Военега могло без труда разместиться здесь целиком.