Первым делом Военег строжайше приказал никого не трогать и не обижать. Затем спросил, где лучше всего им остановиться. Ответил Ляшко:
— Лучше всего у Татианы.
— Почему? — спросил князь, чем ввел гридя в ступор. Ему на помощь пришел Семен:
— Там чисто, уютно, блюда вкусные и вино неразбавленное. Но хозяйка, сиречь Татиана, маленько ворчлива…
— Трудный человек, да, — согласился Тур. — За словом в карман не лезет. Прямо скажу — скверная баба.
— Очень интересно. Хорошо, остановимся у скверной бабы.
Постоялый двор «У Татианы» ничем особенным не отличался: двухэтажный терем, баня, конюшня, колодец — все в традиционном вересском стиле.
Хозяйка — дородная женщина с квадратным некрасивым лицом, на котором хмуро поблескивали глазки-булавки, — неторопливо отчитывала понурого мужика-холопа, вытирая руки полотенцем. Гостей Татиана смерила жестким взглядом.
— Здравствуй, хозяюшка! — приторно начал Военег, но Татиана оборвала его:
— Здесь тебе не царские хоромы. Лебезить будешь перед Мечеславом, княже.
— Никогда ни перед кем не лебезил, уважаемая. — С лица Военега так и не сошла улыбка.
— Говори напрямик, чего надо тебе и твоим колобродям!
Военег спрыгнул с коня и подошел к хозяйке. Их взгляды скрестились.
— Остра! — сказал Военег. — Остра, тетя! Меня предупреждали. Будь по-твоему, скажу как положено: пусти, женщина, переночевать и хлеб-соль вкусить!
— Пущу…
— Спасибо на добром слове.
— Но если посмеешь…
— Не посмею, матушка. Не посмею. Откуда ты меня знаешь?
— Я все знаю, милок.
— Ты что, ведьма?
— Не обязательно быть ведьмой, чтобы понять, кто перед тобой стоит. Вы еще в поле ехали, а ребятня наша уже засекла вас: «Князь Военег едет, мать! Военег, со своими душегубами!»
— Ну зачем же сразу душегубами?
— А то нет? Кто в Лосином урочище намедни ребят порешил?
— Так это в порядке защиты, хозяюшка! Мы их не трогали. Видят боги, в вашем краю мы никого не трогали. Пока.
Вечером, наскоро поужинав, Военег решил посмотреть, как устроилось войско. Едва выйдя за ворота, князь увидел пленника, коего хольды приковали к забору, точно корову. Цепи толщиной с руку охватывали запястья, лодыжки и пристегивались к хомуту, такому широкому, что несчастный вынужден был вытягивать шею, словно цапля.
— Это что такое? — возмущенно спросил князь. — Посмотрите, как он выглядит? Я что, приказывал его замучить до смерти? Кому его отдали?
— Синему, — ответили ему.
— Синему десять плетей. Парня накормить, привести в порядок, и… у меня есть идея.
Спустя час пленник стоял перед Военегом. Князь лениво цедил квас, закусывая сухарями с изюмом.
— Вижу, румянец на щеках заиграл, — сказал Военег, оглядев пленника. — Скажи свое имя, хлопец.
Парень промолчал.
— Не хочешь говорить. А ведь я тебе ничего плохого не сделал. Ты первый начал. Зачем на меня напал?
Тишина. Военег стукнул кулаком по столу.
— Давай не будем, а? Отвечай, как тебя зовут!
— Скажи, — примирительно попросил Тур, хлопнув его по спине. — Что ты как бобыня! Али мы не люди? Никак уроды? Поговорим, хлопче!
— Матвей я, — насупившись, проговорил пленник.
— Вот так-то лучше. А я князь Военег. А это мои слуги подколенные: Тур-Гуляка, Леваш-Ветрогон…
Тут все прыснули со смеху.
— Асмунд — ученый человек, — продолжал князь. — Почетный магистр Слеплинского университета… Что смеетесь? Это правда, между прочим. Далее Семен Безбородый, Рагуйло-Собачник… а где твои гончие, Рагуйло? Только сейчас заметил. Где они?
— Так они в Сосне остались. Под присмотром Луки. Чего я их буду таскать за собой? Они так, для забавы. Не для похода.
— Вон оно как… Хорошо, пойдем дальше. Вот тот киселяй — Путька-Курощуп.
— Ну, зачем вы так, Военег Всеволодович. Никакой я не курощуп. Я Путята, мастер-мечник.
— Ладно-ладно. Вот Рагуйлин брат, Аскольд Еропыч, а этот, кто громче всех смеется, — Ляшко-Ерпыль. Но вот что я хотел узнать. Ты и вправду своим ополчением верховодил?
— Правда, — сухо ответил Матвей.
— Кем был в жизни?
— Кузнецом. Подмастерьем.
— Хорошо. Мечом владеешь?
— Владею.
— Проси чего хочешь.
Матвей поднял голову и грозно выпалил:
— Свободы!
— Ух ты какой! Хорошо. Я отпущу тебя, но с условием. Рагуйло!
— Слушаю, князь!
— Как там твой кровник поживает?
— Кровник? Он же его убьет.
— А тебе-то что?
— Ничего…
— Побьешься за свободу-то, а, Матвей? — насмешливо спросил князь.
— А ты, князь Военег, слово сдержишь?
Военег на мгновение вспыхнул, но тут же успокоился.
— Сдержу. Все слышали?
Бой решили устроить на холме, подальше от поселка. Рядом рос березняк, внизу тек ручей. Уже смеркалось. «Тут и раньше устраивались кулачные бои, а может, что и похлеще», подумал Безбородый, глядя на голый пятак, венчающий холм, словно плешь — голову старика. Толпа собралась немалая — несколько сотен.
Пока все галдели, бойцы вышли в круг. Военег стоял, скрестив руки на груди, и поглядывал на Рагуйло, за чьей спиной находился косо ухмыляющийся Аскольд. Сам Рагуйло, видно, осознавший, какую глупость совершил там, в башне, был бледен и растерян. Военег — двуличный и непредсказуемый человек. Он мог проигнорировать дерзкое и оскорбительное отношение к себе, примером чему могла послужить Татианина сварливость, мог превратиться в ласкового любовника. Мог превратиться в жестокого зверя. В любом случае Рагуйло обречен, как и его кровник. Князь ненавидел намеки и двусмысленности, был мнителен и злопамятен. И вообще, Собачник никогда не нравился ему. Если честно, Рагуйло мало кому нравился.
«Как подохнет, прикажу прикончить собак, — сказал Семену Военег вчера. — Ненавижу собак. Рагуйло падет, и его место займет Аскольд, — если кто и должен быть куном, то только старший брат. И еще Аскольд послушен и не так умен. Что думаешь, Семен?»
Безбородый пожал плечами.
Один монах однажды спросил: «Как ты можешь покровительствовать воплощению окаянного Карла?» Тогда Семен рассмеялся. А сейчас… Что он чувствовал по отношению к нему? Много лет назад он принял испуганного, отчаявшегося юношу в свои ряды. Парень грезил о мести. Сегодня Военег и правда превращался в мировое пугало, которым являлся последний треарийский император. Но Семен не мог осудить князя, потому что чувствовал, что и его руки в крови. Как отмыться от этого? Уйти? Сбежать? Куда-нибудь подальше, в горы.
Однажды возникнув, эта мысль плотно засела в голове Безбородого.
Матвея вооружили мечом и хлипким деревянным щитом, Хаир Каменная Башка вышел с молотом. Глядя на них, Семен поразился коварству Военега: Матвею, ослабленному кандалами и побоями, нипочем не устоять против злобного великана и его жуткого молота. Было в этом некое ребячество. Если подумать, Военег так и остался мальчишкой, наделенным огромной властью.
Схватка началась, и внимание Семена сразу же приковал Хаир. Кажется, гигант растерялся. Есть такой тип воинов, лучше всего чувствующих себя в жаркой сечи, когда не хватает воздуха и врагов тьма — и они так и норовят впиться в тебя зубами. Но, столкнувшись с одним-единственным неприятелем лицом к лицу, долго думают. В этот момент их легче всего убить. Хаир был именно таков — тугодум, но что можно ожидать от безмозглого горца? К сожалению, Матвей осторожничал, напрасно разглядывая противника, — его пробить можно разве что копьем, но только не мечом, к тому же коротким. Кроме того, подмастерье был изрядно напуган.
Так они и кружили, буравя друг друга кинжальными взглядами, а толпа ревела.
— Ну что ты стоишь, Башка? Убей его!
— Да с такой кувалдой супротив мечника — тьфу! Раз плюнуть!
— Раскручивай булаву, дурак! Она у тебя вона какая здоровая — етому прыщу от нее ни за что не укрыться.
— Точно! Не булава — смерть!