— Успокойся, я понял.
Последние дни стали самыми напряженными во взаимоотношениях Мечеслава со старшим сыном. Андрей все чаще пропадал в библиотеке с Доброгостом, а когда показывался на людях, упрекал отца во всем — и особенно в решении пригласить на свадьбу братьев. «Ничего хорошего из этой затеи не выйдет, — говорил он в крайнем раздражении. — Не знаю, каковы планы у Военега, но Борис точно предложит тебе присягнуть ему. Нет, я неправильно выразился. Он потребует твое княжество себе».
Андрей был прав. Царству Всеслава Великого угрожала перспектива стать одной из провинций Дубича — вечного соперника. И сейчас, глядя на щенячий восторг бедноты, Мечеслав понимал, что угроза эта как никогда реальна.
Искра как могла поддерживала его. Но она не понимала, что плохого в дубичах. Как могут люди одной с ними крови быть непримиримыми врагами? И что плохого в объединении двух народов? «Степняки видят в вас рабов, — отвечал на это Мечеслав. — К сожалению, дубичские братья видят в нас то же самое. И хотя мы говорим на одном и том же языке и у нас схожие обычаи, вся история наша — это постоянная вражда, обиды, оскорбления, войны и так далее. У Бориса есть повод обижаться на Воиград. Причина этому — деяния моего достославного батюшки Блажена».
И тогда Искра сделала ему предложение, удивившее ее саму, — объединиться с Волчьим Станом. В конце концов, можно просто сыграть на этом. О настоящей силе ее родного княжества братья ничего не знали, как и о степняках. Хороший ход. Только что скажет Горыня?
А Горыня ушел в запой. Его с трудом удалось привести в порядок к визиту братьев. Он сидел на коне, сгорбившись и обливаясь потом. Будущий владыка Волчьего Стана. Искра снова поймала себя на мысли, что брат ей откровенно противен.
Но Андрей все равно остался недоволен. «Что-то поздно ты спохватился, отец, — сказал он. — Где ж ты был раньше? Одиннадцать лет сидел на престоле — и только сейчас вспомнил, что, оказывается, ты — князь. Что, перед молодой невестой красуешься?» После этого, даже не удосужившись выслушать ответ, Андрей удалился в библиотеку и больше из нее не высовывался.
Как поется в былинах: «А в ту пору у князя Воиградского столы были раздернуты, пировали князья, бояре и могучие богатыри».
Давно такого не было в древнем граде Всеславовом, и, надо отдать должное государю и его невесте, постарались они на славу. Столы, застеленные хрустящими белоснежными скатертями, расставили в пиршественном зале в виде подковы и покрыли разнообразными яствами. Здесь были и перепела, и жареные бараньи ребра; гуси в яблоках; вина, мед и квас; пышные караваи, печеные луковицы и различные сладости; и, конечно же, целиком зажаренные, с раскинутыми крыльями и грациозно выгнутыми шеями, лебеди. Две дюжины слуг — чашники и подчашие — рьяно прислуживали князьям, боярам и многочисленным гостям — всего, по подсчетам озабоченного Авксента, прикидывавшего в уме убытки, около ста человек.
Великий князь Мечеслав с Искрой сидели во главе стола. По правую руку находились Андрей, Горыня, уже клевавший носом, Авксент, Клеомен и еще несколько бояр. По левую — Борис с приемным сыном Ярополком — вихрастым юношей, смотревшим дерзко и внимательно; Военег с Добронегой, Асмунд, боярин Лавр — важный человек, может даже, самый важный из всех присутствующих — одних перстней не счесть; старый волхв Ольгерд — как и положено, с седой бородой; и, наконец, знаменитый богатырь Кир — могучий человечище с добрым и умным лицом. Далее, друг напротив друга, располагались все остальные: венежские десятники, воиградские воеводы и знатные горожане с одной стороны; мастера-мечники Путята и Волк, куны Беловодья и их гриди — с другой.
Разговор, поначалу представлявший из себя обмен любезностями, витиеватыми тостами за дружбу и во славу Воиграда, Дубича и Волчьего Стана и прочими ничего не значащими фразами, потихоньку перешел в другое русло. Мечеслав нашел интересных собеседников в лице Ольгерда и Лавра — они говорили о древних верованиях вересов, и посему к ним вынуждено присоединился Клеомен, претерпевший в тот вечер множество нападок в свою сторону. Багуны быстро подружились с венежанами и воиградскими воеводами — много пили и шумели. Злоба, под одобрительный хохот присутствующих, даже немного поборолся с Туром и положил его на лопатки. Тур охотно признал превосходство венежанина и предложил ему потягаться силами с Киром, но богатырь вежливо отказался — он весь вечер сидел скромно, не говоря ни слова и совсем не употребляя спиртного. Асмунд что-то шептал Военегу, но тот не слушал и сидел со скучающим видом. Но, как показалось Искре, за внешним безразличием таился острый расчетливый ум и холодное сердце. Кстати, она была безмерно удивлена, узнав, что этот напыщенный красавчик и есть тот самый кровожадный убийца, именем которого мамаши пугают детей во всей долине Трех Рек.
Борис быстро набрался до легкого опьянения, все время подмигивал Искре и что-то невнятно говорил, при этом у него так плохо пахло изо рта, что она с трудом сохраняла на лице доброжелательную улыбку. Военег украдкой, сочувствуя, посматривал на нее. Действительно, Борис оказался на редкость противным человеком: от него воняло, словно он не мылся с тех пор, как покинул Дубич, лицо было покрыто розовыми шелушащимися язвами, говорил он глухо и неразборчиво, при этом часто рыгая, — такое впечатление, что у него во рту находился чрезвычайно толстый и неповоротливый язык.
Вот и сейчас дубичский князь весь перемазался жиром, точно малое дитя, и потихоньку начинал клевать носом, тыркаясь большой плоской плешью в Искрино плечо. Девушка то и дело отталкивала его, но Борис продолжал упрямо клониться в ее сторону, покуда Ярополк не сжалился над обоими — с его ненавязчивой помощью Борис опустил, наконец, свою венценосную голову на предупредительно расчищенное место на столе.
— Итак, вы говорите, ваше величество, — спрашивал Ольгерд у Мечеслава, — что не собираетесь… м-м-м… упразднить Триединую церковь?
— Не собираюсь, — подтвердил он. — Я хочу оставить свободу выбора. Запреты, гонения сразу же возвысят церковников в глазах простого народа. И… вы знаете, сейчас весь мир постепенно отходит от традиционных верований, в коих воспитывались наши предки. Хотим мы этого или нет, но все Нижнеземье, за исключением степняков, верят в некоего… м-м-м… Каидада, кажется. Север — и Союз, и Шелом — признали Триединство главенствующей церковью. Да что там говорить, вот вам Марн — они знать нас не хотят. Дескать, вересы все сплошь язычники и дикари. Исходя из вышесказанного, дабы наладить прежние связи, возродить торговлю, просто необходимо пойти на некоторые меры. Триединство, как ни крути, нам нужно. А вот насчет древних верований… тут все не так просто. Боюсь, что возрождение былых традиций будет выглядеть несколько… неискренне и вряд ли найдет широкий отклик в сердцах людей.
— Исчерпывающий ответ, ваше величество, — сказал Лавр. — Мы — дубичи — уже ощутили на себе весь фанатизм вередорских жрецов. Они гнушаются иметь с нами дело. Увы.
— Сегодня я отдаю все силы на поднятие авторитета Дубича, — сказал Ольгерд. — Пишу трактаты, проповедую свое учение… Но это не так просто. Как вы и сказали, и для северян, и для вередорцев мы — закостенелые дикари.
Ляшко с грохотом свалился под стол. Асмунд откланялся и удалился, сославшись на кое-какие дела, не требующие отлагательств. Андрей также ушел, но тут ни у кого не возникло вопросов: увечья князя не давали ему покоя и бедняге просто необходим был отдых.
Кстати, дубичи несказанно удивились, узнав, что князь Андрей жив. Все гости, без исключения, полагали, что старший сын Мечеслава давно почил. «Рад видеть вас в добром здравии», — машинально приветствовал его Военег, на что Андрей ему сказал: «Не знаю, что лучше — быть мертвым или, как вы говорите, пребывать в таком вот добром здравии».
Пир продолжался, гости беседовали, а Искра тихонько рассматривала присутствующих, пытаясь понять, чего же ожидать от этих людей. Она обратила внимание на опрятного, привлекательного мужчину с немного грустным выражением лица. Военег громогласно объявил, что это Семен — чуть ли не национальный герой Воиграда и всей долины Трех Рек, благородный и честный разбойник.