Последней вошла Искра, как всегда красивая и свежая — именно такое слово приходило Мечеславу на ум всякий раз, когда он глядел на нее — молодую, пышущую здоровьем. Она взяла его за руку и поцеловала в щеку, хотя выражение ее лица — несколько холодное — так и не изменилось.
— Спасибо вам за то, что пришли, — сказала она. — Давайте обсудим наши проблемы.
— А чего тут обсуждать-то, Искорка? — сказал Злоба. — Дело — болото. Если Борис и впрямь захочет сесть на трон, кто ему в этом помешает? Олежка, что ль? Да не смеши меня.
— Помолчал бы ты, — сказала Искра. — Не ты ли стоял и лыбился, глядя, как унижают почтенного Авксента?
— Помилуй, княжна! — изумился великан. — Что я должен был сделать? Броситься спасать советника? Тридцать… и даже меньше — сколько нас было-то, там, во дворе, а, Зуб?
— Двадцать. — Черный Зуб стоял неподвижно, невозмутимо, скрестив руки на груди и ни на кого не глядя.
— Двадцать. Итак, княжна, я должен был с двадцаткой броситься на полсотни? Только затем, чтобы спасти честь какого-то толстого боярина?
— Да, должен был! — закричала Искра. — Ты…
— Ничего я не должен! — Злоба нахмурился и сжал кулаки. — Я Мечеславу не присягал! Авксент сам виноват. Был бы похож на мужика, авось, и не тронули б его.
— Осади, Злоба, — сказал Горыня. — Думай, с кем разговариваешь.
— Не надо ссориться, господа, — сказал Авксент. — Уважаемый Злоба прав. Он ничем мне не обязан. Было бы безумием… вмешиваться. Успокойтесь. Я ни на кого не в обиде. Поговорим спокойно. — Советник горестно вздохнул, что выглядело, честно говоря, смешно, и сказал: — На душе у меня тяжело. Но я все же скажу, уж простите меня, ваше величество.
— За что простить? — хмуро поинтересовался Мечеслав.
— Я не вижу иного выхода, кроме как признать себя вассалами Дубича.
— Ни за что!
— Подумайте, ваше величество.
— Нет!
— Не понимаю, почему вы упрямитесь? — спросил Горыня.
— А почему вы не признаете себя вассалами степняков? — спросил в ответ князь.
— Потому что мы и степняки — два разных народа. Ничего общего у нас нет. Ничего — даже питаемся мы по-разному, одеваемся, молимся, думаем. А вы с дубичами чем отличаетесь? Верой? Все ваше многолетнее противостояние, взлелеянное, как вы говорили, веками соперничества, — полнейшая чепуха. Наоборот, вам надо объединяться. Не ровен час, степняки, а может, и та нечисть, что нас так потрепала в Шагре, явятся к вам. Сожрут вас, ваше величество, потом Дубич, а потом и Беловодье, и… что там дальше? Всех сожрут. А вы и не заметите, ведь для вас главное — ни в коем случае не поддаться соседу.
— Таково ваше мнение? — сухо поинтересовался Мечеслав.
— Только не начинайте мне рассказывать о Всеславе, Божидаре и всех прочих. Тошно уже.
— Но как же быть с оскорблениями? Простить? Сказать, дескать, хорошо ли позабавились? Может, еще чего надо? На карачках пред Борисом поползать?
— Это другое дело, — почесав макушку, сказал Горыня. — Вот мой вам совет, ваше величество, — поговорите с ним наедине. Обсудите все, потолкуйте.
— По душам? — ехидно спросил Мечеслав.
— Зря вы так, государь. — Горыня усмехнулся. — Борис мужик неплохой.
— Да, — с презрением произнесла Искра. — Уж ты с ним быстро спелся.
— Спелся, спелся. Еще добавь, что я пьянь. Никогда ты, сестричка, не исправишься. Все глядишь на меня как на змею подколодную. Что зыркаешь? Наплевать мне на твое презрение, государыня… без государства. Что-то не верю я тебе. Фальшивишь, сестричка, фальшивишь. Без году неделя в Воиграде, а прикидываешься, будто больно тебя судьба его беспокоит.
— Представь себе, беспокоит.
— Ну, раз беспокоит — желаю удачи. Позвольте мне уйти, ваше величество. Мой совет вы уже услышали.
Мечеслав, к тому времени совершенно павший духом, кивнул. Горыня коротко поклонился и ушел. За ним последовал Злоба, все еще кипевший гневом.
— А что ты скажешь, Черный Зуб? — с надеждой в голосе обратилась к десятнику Искра. — Скажи свое слово, скажи смело, мы примем любой совет. Так ведь, Мечеслав?
— Да, — рассеянно подтвердил князь. — Так.
Черный Зуб молчал.
— Не хочешь говорить? — поинтересовалась Искра, подходя к десятнику вплотную. — Или не знаешь, что сказать?
Она взглянула ему в глаза.
— У тебя черные глаза, Гуннар, — проговорила она. — Знаешь, только сейчас я поняла, насколько ты… далек от всех нас. Тебя ведь не Воиград тревожит? Что-то другое, так? Я помню, как про тебя говорили… что же… ах да — тебя нашли в степи. Лет десять назад. Одного, умирающего. Истощенного. И не убили только потому, что ты не очень похож на степняка. Так было?
Гуннар невозмутимо кивнул.
— Кто ты?
— Так ли важно, кто я? — ответил он.
Искра не нашлась что ответить.
— Я ваш слуга, — добавил Черный Зуб. — Приказывайте — все, что в моих силах, я сделаю. Но спасти вашего возлюбленного я не в силах. И никто не в силах. Кто в этом виноват — не мне судить. Но вам не устоять. Некому стоять.
Что-то в его словах заставило ее поверить ему.
— Нет, — прошептала она, опустив голову.
— Это не страшно, — услышала она его хладнокровный голос. — Княжества рождаются. Исчезают.
Гуннар снова замолчал.
— Ты не договорил, — сказала Искра и подняла голову.
Но десятник уже ушел.
В это же время дубичи совещались на кухне.
— Я не гамегех уа хгухать, — проговорил Борис с ртом, битком набитым снедью. — Хе хгойте ых шшеба умжикоу. Хто, в кошше хошшоу, уайи? Пхавиго — я!
Он говорил зло, выбрасывая изо рта крошки хлеба. Справа от него прямо на столе сидел Военег, слева стоял, точно страж, Ярополк. Напротив, на лавках, — Лавр, Семен и Асмунд, рассматривавший впросвет темно-зеленую бутылку с вином. Ольгерд стоял поодаль.
— Так нельзя, — покачав головой, сказал Лавр.
— Пошему? — спросил князь.
— Подождите, господин Лавр, — вмешался Военег, сдувая пену с пива, налитого в глиняную кружку. — Переведите мне, пожалуйста, что сейчас сказал мой дражайший брат?
— Ух ты! — ухмыльнулся Борис — Хегов баамут. Тьфу!
— Кхе-кхе… с вашего позволения, государь, — помявшись, проговорил Лавр и повернулся к Военегу: — Его величество изволили сказать, что он не намерен ждать. Как я понял…
— Ты хочешь сейчас же сесть на трон? — не слушая его, спросил у Бориса Военег. — Мечеслава на кол, а сам на трон? Надо же, какой прыткий!
Борис в ответ на это грохнул кулаком по столу и рванулся к брату, как ни в чем не бывало цедившему пиво, но наскочил на сдвинутую им же лавку и с ревом упал вниз лицом. Ярополк подбежал к нему и помог встать.
Борис разбил нос. Из перекошенного в лютой злобе рта вываливалась плохо пережеванная пища, смешивалась с кровью и пачкала торчащую дыбом бороду. Он поднял трясущийся палец на Военега и что-то гневно промычал. Что именно — не понял даже Ярополк.
— Можешь сколько угодно скалить зубы, государь мой брат, — сказал Военег, преспокойно осушив кружку и аккуратно поставив ее на стол. — Но любую вещь надо заслужить. Вот скажи мне, скажи человеческим языком, заслужил ли ты хоть что-нибудь в жизни?
Борис покраснел, запыхтел, но ничего не ответил.
— Молчишь? — язвительно продолжил Военег. — Хорошо, тогда скажу я. На мой взгляд, ты ничем не отличаешься от Мечеслава — оба вы случайные люди, волею судьбы севшие на престол. Заметь — волею судьбы! Наследство здесь ни при чем. Я вообще считаю этот закон, мягко говоря, несовершенным… да попросту глупым. Допустим, я — царь. А мой сын — полный идиот. И что, я должен после себя отдать ему царство? Отдать царство идиоту? — Военег хмыкнул, почесал щеку и продолжил: — Я был изгнан — за что я тебе благодарен, брат, — но не сломался, а добился успеха. Я первый, кто сумел объединить множество разбоничьих шаек, доставлявших всем окружающим государствам массу хлопот. Я подарил вам мир — и Дубич давно уже не беспокоит Сечь. И вижу, что зря. Ты хочешь воцариться в Воиграде, не ударив палец о палец, так? Не будет этого. Слышишь, брат? Не будет!