И вот правый фланг пробит. Армия Талгата окончательно смешалась, но на поле битвы находилось еще немало смельчаков, готовых биться до смерти. Унэг теперь просто убивал пребывавших в смятении талгатовцев — пеших, раненых, конников и лошадей, волочивших за собой запутавшиеся в стременах трупы.
Послышался странный, противный низкий звук, и кто-то рядом радостно воскликнул: «Повелитель! Повелитель здесь! Он успел!». Звук повторился, и Унэг вспомнил — то был боевой рожок болотников Яруна.
Он остановился, вытер ладонью окровавленное, вспотевшее, запыленное лицо. Вздохнул.
Он дико устал.
Буря продолжала кружиться в долине безымянного ручья, словно танцовщица. И в ней парила черная точка. Присмотревшись, Унэг похолодел.
То был ворон.
Кто-то — во вздыбившейся пыли, покрывшей желтоватой мутью небо, Унэг различил лишь темный силуэт — разрезал подпругу, и тотчас он почувствовал, что падает вместе с седлом. Падение в бою — все равно что нож в спину. Помня об этом, Унэг вскочил, встал в боевую стойку и рассек воздух палашом. Пустота.
Пыль оседает. Медленно, словно нехотя.
Тишина.
Только сейчас он понял, что не слышит шума битвы. Вокруг — тишина, и слепое солнце, похожее на кусок масла, тающий на жаровне. Унэг растерялся, даже запаниковал. Он попятился, пытаясь разглядеть что-нибудь в вихре песка. Наткнувшись на кого-то, поднял голову и увидел всадника, застывшего, точно камень; рука с копьем замерла на взмахе; на напряженном лице повисли, словно капли древесной смолы, ручейки пота. Напротив еще одно изваяние — щит раздроблен, шлем помят, зазубренный меч выпадает из окровавленной руки. Он ведь еще юноша, и он напуган и истощен, перекошенный рот выбросил густые, как молоко, слюни.
Тишина. Нескончаемо долгая, плотная.
Тысячи воинов стояли в самых немыслимых позах, а позади них сияло яркое зарево. Оно привлекло внимание Унэга короткими быстрыми всполохами, залившими окаменевшее воинство неистовым кроваво-красным светом, затем зарево внезапно погасло. Унэг поспешил туда.
Он услышал чьи-то шаги. Кто-то двигался навстречу. Скрип сочленений — значит, это воин, закованный в доспехи. И этот невидимый воин шел медленно, будто любуясь необычным видом смерти, ярости и страданий.
И вот неизвестный оказался в пределах видимости. Едва взглянув на него, Унэг понял, что перед ним не человек. Он был облачен в серые матовые латы: наручи, наплечники, металлические перчатки, поножи ощетинились многочисленными шипами, концы которых были вымазаны чем-то, сильно смахивающим на засохшую кровь. Лицо скрывал шлем, представлявший собой отлитую из железа чрезвычайно вытянутую волчью морду.
— Кто ты? — напрягшись, спросил Унэг.
Человек снял шлем — молодое, ничем не примечательное лицо, глаза неясного цвета. Затем его облик мгновенно неуловимо изменился, приобретя болезненно-красный оттенок, рот вытянулся в жесткой ухмылке, черты заострились, лоб прорезали глубокие морщины.
На Унэга смотрел старик и ухмылялся. Несколько нескончаемо долгих секунд они разглядывали друг на друга.
Затем некто прошел мимо.
— Кто ты? Что ты такое?
Человек остановился. Обернулся. Барх. Только сейчас Унэг увидел в его руках Сумрак.
— Я тот, кто ждал.
— Чего ждал? Кого?
Человек обернулся вороном и взлетел.
Пустота. Тишина. Унэг огляделся и понял… что совсем один. Исчезли все. Только бесконечное одиночество степи и пыльная буря, завывавшая с остервенелой скорбью.
— Где вы?!
Унэга охватила паника.
— Где все?!
«Я хочу к вам! Хочу окунуться в болото крови, кишок. Хочу убивать, хочу умереть! Где вы? Не надо, не надо так! Только не это!»
Окунуться и смердеть. Впитывать нечистоты, оставлять грязный след. Червь, червь, червь! Ты — лишь червь. Грызи камень! Пей воду из луж! Ты — червь! Ничто!
«Мне нужен воздух. Воздух! Где мой меч? Где Эдаар? Эдаар! Верный конь! Где ты, друг?..»
Пустота — чем не свобода? Нет рабства, нет бессмысленного стремления подчиняться, жажды подчинять. Только ты со своими мыслями. Один.
Унэг метался в мареве урагана. Глаза слезились от песка.
— Нет! Нет… Верни меня. — Унэг лег, обессиленный. Палаш выпал из ослабевшей руки. — Верни. Прошу…
Забылся…
Тебя ждет такой же конец. Помни об этом, багатур!
Сколько раз он слышал внутри себя эти слова… Слова стали его проклятием. А может, это не проклятие, а предостережение? Последние дни он провел в мучительных попытках осознать, что чувствовала к нему Млада. Почему после смерти стала его оберегать? Но нет. Млада здесь ни при чем. Ее кости, обглоданные падальщиками, давно истлевали в степи, забытые всеми. Забытые им.
— Я понял, — прошептал Унэг. Вокруг по-прежнему вихрилась извечная буря. Воин забыл, что один на весь свет. — Я понял, — повторил он с небывалым сожалением. — Я должен был спасти тебя. Я любил тебя… Но струсил. Трусость в нашей крови. Мы даже не замечаем ее. Прости меня.
Воображение, подстегнутое чувством вины, сыграло с ним злую шутку. Не было никакого призрака Млады. Лишь собственное воображение. Он убил ее, отдав в лапы Хайсы, не уберег, как когда-то…
Мать, поющая колыбельную. На своем родном языке. Грязный ребенок, спотыкаясь, бредет по разбитой дороге. Бежит, протягивая вдаль руки и плачет…
— Ведь это был я. Я бежал за тобой. — Унэг вдруг ясно вспомнил Елену, мать. Русые волосы. Серые глаза. Печальный взгляд. — Почему ты ушла? Почему ты ушла?! Почему я не остановил тебя? Почему? Я был слишком мал… Опять оправдание… Все время я сам себя оправдываю…
Млада разбудила дремавшие глубоко внутри воспоминания о матери. Поэтому его так влекло к ней?
Он должен найти свою мать. Должен поговорить с ней. Она должна быть жива. Бросить все и найти. Ведь кому он служит? Кому служил всю жизнь?
Леша. Алексей.
Он только убивал. Только сеял смерть. И новый владыка степей…
Разрушенный каменный город, овеваемый холодными ветрами. Колодец, в нем кто-то есть, он почувствовал на себе взгляд оттуда.
Когда они с Берюком и Беаром униженные, побитые, одинокие возвращались из Драгнийского похода Габы Одноглазого, они набрели на такой город.
Лабиринт рушащихся стен, выбеленных временем, солнцем и непогодой. Ветер нес перекати-поле по улицам. Они решили переночевать в одном из немногих зданий, где была крыша. То был дворец. Свод, кажется, улетал ввысь и терялся где-то там, во мраке. Голоса отдавались эхом.
Внутри давным-давно был пожар. Предметы утвари превратились в почерневшие искореженные призраки былого.
Ночью к костру подошел старик. Унэг заметил, что он был поразительно похож на бродягу, встреченного ими накануне штурма цитадели «хранителей огня». Но, может, ему показалось? Беар, всю дорогу пребывавший где-то далеко, не заметил сходства.
— Он есть и грядет! — завопил безумец, заставив их вздрогнуть и схватиться за мечи. — Он есть и грядет!
Они прогнали его, а он все кричал:
— Он есть, он был! Он грядет во веки веков! Грядет!
А когда утром они покидали заброшенный город, им мерещились лица в темноте руин.
В провалах обрушившихся колодцев. Тысячи глаз, следящих за ними. Тысячи ртов, шептавших…
Тебя ждет такой же конец…
Поднялся вихрь, Унэг упал, зажмурился и слепо пополз. Впереди темнели какие-то фигуры. Крики. Стук.
На какой-то миг Унэг обрадовался. «Это они, — подумал он. — Это они, мои братья, мои соплеменники. Братья!»
Он с трудом поднялся и, шатаясь, побежал навстречу им.
Ураган не ослабевал. Унэг не имел возможности разглядеть лица, но при этом ни секунды не сомневался: там они, родные…