Искра лишилась чувств, и стражники, увлеченные зрелищем, бросили ее на землю.
Конец этому безумству положил Тур. Совершенно неожиданно для всех он, шепча под нос ругательства, спрыгнул с коня, обнажил меч и, фыркнув на палачей, вмиг отпрянувших, подошел к Мечеславу.
— Брат, я помогу. Помогу тебе, брат, — сказал он и, вложив меч в его руку, помог уже почти мертвому человеку заколоть себя. — Умри как воин, брат, — добавил он и, с сомнением взглянув на Клеарха, зарубил и его.
Затем встал, сунул клинок обратно в ножны, сурово посмотрел на Военега, плюнул в его сторону и ушел.
И Военег, посмотрев вслед Туру, недовольно расталкивавшему стоявших у него на пути, притихших, вспомнил слова Андрея. Вспомнил и тотчас же понял, как сильно ошибся.
Мелкий-мелкий дождь висел в воздухе, словно снег. Он пришел с резко нахмурившимся небом, и следом торопливо явились сумерки. Но, несмотря на холодную, слякотную погоду, Воиград шумел, жил, перерождаясь в нечто, может быть, более уродливое по сравнению с тем, что было. Хотя… как знать? Те, кто помнил Блажена, могли бы поспорить.
Багуны, дубичские сановники, дружинники предателя Дробуша теперь переключили все внимание на предстоящее сожжение царя Бориса и последующие поминки, что должны были состояться в большом тронном зале. Кстати, Военег распорядился убрать оттуда трон и поставить на его место орлиный из малого тронного.
Команда из пяти человек под предводительством крепыша Ларя суетливо, скрытно, во тьме, закапывала тела Мечеслава и Клеарха за кремлевской стеной, в глухом безлюдном месте.
Сам Военег, а по сути — Великий князь Дубича, Воиграда и Нижней Аларии, первый вересский владыка за полторы тысячи лет, простерший свою власть на столь огромную территорию, сидел в своей комнате в скверном настроении. Неподалеку тихо-тихо плакала Добронега. Военег прекрасно понимал ее. Он хорошо знал все упреки, что она могла бы ему высказать (хотя она ни за что бы ни осмелилась), и терзался от этого еще сильнее.
Он понял. Понял после поступка Тура, что всеми его действиями руководила трусость. Он боялся за свою жизнь, будучи окруженным людьми без веры, без совести и чести. Поэтому он отдал им на растерзание Мечеслава, монахов, прочих — чтобы утолить их голод. Поэтому предложил Андрею стать наместником в Воиграде, ибо хотел задобрить воиградцев. Поэтому не разрешил убивать Горыню и Искру — потому что не знал, что собой представляет Волчий Стан, но понимал, что народ, долгие годы воюющий с жестокими степняками, может оказаться весьма грозным и неудобным врагом.
Вот, оказывается, как. Он — Военег — трус. Даже в отношениях с Добронегой он страшился повторить ту безумную свою выходку. Ему постоянно мерещилась Лада. Видя обнаженную Негу, он вспоминал… Ладу.
Боже! Как легко быть изгоем, парией, разбойником! Как легко, ведомым мыслью о мести, о власти, славе, идти по трупам к намеченной цели — и как трудно удержаться на вершине, сохранить рассудок, свой прославленный холодный разум!
Военег сидел, охваченный приступом страха, а Нега плакала, никак не решаясь спросить: «Почему? За что?».
Искра очнулась все в той же конюшне и в первый момент подумала, что все произошедшее у храма ей приснилось, но потом…
Как больно. Впервые ей отчаянно захотелось умереть. И, преисполнившись решимостью, девушка попыталась встать и сделать это — любой ценой, хоть как-нибудь, но тут поняла, что связана по рукам и ногам.
— Проклятый! — закричала она в темноту. — Ты и это предусмотрел?! Ты и это предусмотрел… Будь ты проклят! Будь ты проклят во веки веков! Да иссохнет твое тело, да поразит тебя тяжкое безумие! Проклят! Ты не проживешь и года, нечестивец! Я призываю Небеса в свидетели! Чтоб ты сдох, мерзавец! Проклят, проклят, проклят!!!
Она умолкла и долго лежала — безмолвно, отрешенно. Время превратилось в бесконечность; в мыслях пестрой круговертью проносились последние месяцы: прощание со Светлогором; Сивояр-колдун, умевший превращаться в сову; Шагра, песочный человек и рассыпающийся на его руках младенец; битва с мертвецами и таинственный крик последнего. С бородой веером. Что за запах он имел в виду?
Вспомнился ей и Девятко, и встретившийся на пути вестник. Жуткие сны о заброшенном городе и владыке его Тысячеликом. А потом была любовь, первая ночь, боль и кровь. И последняя ночь, такая волшебная, неземная…
И смерть возлюбленного.
Потихоньку воспоминания угасли. Искра стала замерзать. Дождь усилился, и сквозь дробный стук капель по кровле она услышала треск горящих бревен. Ей показалось, что жар погребального костра дохнул ей в лицо.
Они пришли очень тихо, Искра ждала их.
— Вы? — проговорила она, не открывая глаз. — Убьете меня сейчас, во дворе? Для этого пень? Мне все равно. Давайте, собаки, рубите голову, будьте вы прокляты…
Шипели факелы. Гости переминались с ноги на ногу.
— Так много на одну? Трусы…
Кто-то ласково погладил ее по волосам. Мягкая женская ладонь. Знакомая. Искра открыла глаза и увидела перед собой… Буяну.
Служанка быстро зажала ей рот.
— Молчи, — сказала она. — Ничего не говори. Гуннар, развяжи ее.
Черный Зуб, все такой же невозмутимый, перерезал путы кинжалом, после чего тихо и незаметно вышел из сарая.
— Переодевайся. — Буяна бросила Искре в ноги тюк с одеждой, сапоги и ее короткий меч в ножнах. Но княжна медлила, глядя непонимающими глазами на служанку. — Только не заставляй себя упрашивать. Знаю, что ты хочешь сказать, — не хочу жить и все такое. Забудь. Одевайся поскорее, а по дороге поешь. У меня в котомке хлеб с ветчиной и фляга с вином.
— Ты думаешь, мы сможем? — слабо спросила Искра.
— Сможем, — ответила Буяна, помогая ей одеться. — И в этом нам поможет Семен. Безбородый. Ты ведь знаешь его? Тот самый.
— Можно ли ему доверять?
— Не знаю, но у нас нет выхода.
На улице стояли Черный Зуб, Чурбак и Семен.
— А… — раскрыла рот Искра.
— Больше никого, — перебила ее служанка. — Злоба, Гудим, Лещ и остальные решили остаться.
— Волк предложил нам службу в его полку, — добавил Чурбак. — Посулил золотые горы, вот и… Я уговаривал здоровяка, но он отказался. Сказал, что не хочет бросать на произвол судьбы Горыню.
— Ерунда, — сказал Семен. — Служа у Волка, он ничем Горыне не поможет. Скорее всего, Горыню продадут в рабство.
— Неужели… — запинаясь, спросила Искра. — Неужели его не спасти?
— Нет, — сурово сказала Буяна. — Его хорошо охраняют, и он закован в цепи. Придется его оставить.
— Не отчаивайся… государыня, — ободрил Семен. — Если у нас все получится и нам удастся смыться, то мы можем надеяться на удачу и в освобождении твоего брата. Если, конечно, мои догадки насчет рабства верны. Багуны очень расхлябаны и плохо следят за пленниками, особенно в Междуречье.
— Хорошо, — глухо сказала Искра и сжала рукоять меча, словно он мог дать ей надежду. — Я верю вам. Не пора ли идти?
— Пора, — сказал Чурбак, но тут Семен жестом остановил его.
— Кто-то идет, — сказал он, вглядываясь во тьму и потихоньку вынимая меч из ножен.
— Один, — проговорил Черный Зуб.
— Опустите мечи, ребята, — послышался голос. — Это я, Тур.
— Чего тебе надо? — настороженно спросил Семен.
Показалась крупная фигура, освещенная заревом погребального костра.
— Я с вами, ребята.
Семен, Чурбак и Черный Зуб продолжали держать мечи. Тур грустно посмотрел на выставленные вперед клинки и вздохнул:
— Семен. Ты мой друг, и я не брошу тебя. Куда ты, туда и я. Я знаю о твоей мечте, не думай, что я такой уж дурак. Сколько попили вина… Позволь пойти с тобой.
— Раз ты знаешь о моей мечте, — досадливо сказал Семен, — то нам тем более не по пути. Ты — гридь, Тур. Воин, солдат. Твоя стихия — война.
— Не мели чепуху. Все это можно сказать и о тебе. Ты — солдат, собирающийся стать крестьянином, построить дом и выращивать хлеб. Я — солдат, и моим новым полем боя станет охота. Ты будешь махать тяпкой, а я буду пить пиво и хватать за жопы… хм, простите. Заживем. И потом. Мне нет пути назад. Думаю, Военег не простит мне моего сегодняшнего поступка. Искра, — внезапно обратился он к княжне. — Ты была без сознания… Это я убил Мечеслава, вернее, помог ему убить себя, и того парня убил… как его… я…