— Я тоже работал, — ощерился Валерон. — Отчитаться не успел. Отчитываться буду Петру наедине. Ты у меня из доверия вышел.
— Пойду-ка я спать, — решил Прохоров. — Вы тут без меня ругайтесь. А то вдруг опять ночью искажение рядом откроется, а я и не отдохнул толком, и голова болит. Терпеть не могу, когда рядом собачатся.
— Я тоже, — заявил Митя, решив, что речь идет исключительно о Валероне.
— Пропустим, если не на нашем участке, — быстро сказал я, пока Валерон надувался от злости.
— Да ты че? — возмутился Прохоров. — Это ж куча денег за плевую работенку.
— На которую князь наложил лапу. Будем наглеть — выпрут. А у меня в княжестве недвижимость и документ от Коломейко не получен.
Это я еще молчу про кусок реликвии, который нужно забрать у младшей княжны. И если меня выпрут, а она засядет в Дугарске — задача перейдет в разряд невыполнимых. Метка от клятвы уже начинала чувствоваться, но пока не сильно.
— Думаешь, удастся выбить?
— Князь мне пообещал, что Коломейко не уедет, пока нам не выдаст документ. Хотя могут быть и варианты. Коломейко — ушлый тип. Решит, что оставшиеся вещи не стоят риска за ними возвращаться.
— С Ганчуковым договоримся. Он похуже, по слухам, но документ выбьем.
Прохоров хищно ухмыльнулся, как будто собрался выбивать в прямом смысле этого слова.
— У меня не выйдет.
Я сообщил Прохорову о своих сложностях с данным артефактором, чтобы пояснить, почему я к нему не пойду доучиваться. Лучше уж самоучкой, чем к этому надутому индюку, который постарается самоутвердиться за мой счет.
— Тады Коломейку притащим. Нас четверо, за шкирку возьмем и притащим. Зря мы, что ли, деньги платили. Думать будем потом. — Он широко зевнул. — Все, я спать. Митя, ты же нас ночью покараулишь?
— Покараулю, — согласился паук. — Чужой не пройдет.
И он сразу же пустился в обход первого этажа, заглядывая по дороге во все окна. Разошлись и мы. Валерон грустно потащился со мной.
— Петь, ну прости, не подумал, — заныл он, когда мы оказались в комнате. Причем шепотом заныл, чтобы другим слышно не было.
— Ты собирался отчитываться, — сурово напомнил я.
— Вот, — Валерон выплюнул увесистую жестянку. — У Михайлова под полом была. Пахнет в точности, как в том месте, где у нас что-то сперли. Протереть бы чем — хранить в себе противно.
Жестянка была обмазана чем-то жирным с налипшими на поверхность частицами земли — скорее всего, оно и пахло. Запах был не сильным, но довольно неприятным. Жестянку я открыл со всеми предосторожностями. Внутри оказались именные векселя на Астафьева и паспорт, выписанный на него же. Причем выписан был недавно, и приметы в нем указывались Михайлова, а никак не Астафьева.
— Обналичим? — скромно уточнил Валерон.
— Риск высокий. Если Михайлов такое проворачивает не впервые, то у него могут быть подельники в банке, тогда я прямиком загремлю под арест. И на описание в паспорте я не похож.
— Выбросить туда же? — похоронным голосом спросил Валерон. — В княжеский сортир?
Я еще раз пересмотрел все бумаги. Неименных не нашлось, как не нашлось ни одной банкноты. И все-таки выбросить такую улику против Михайлова не поднималась рука.
— А если оттащить компромат к князю?
— Я в его дом не могу попасть, — напомнил Валерон.
— Можно на крыльцо положить с запиской «Князю» и в дверь постучать, чтобы попало точно по назначению.
— Еще за бомбу примут…
— А Козырев на что? Пусть проверяет.
Рядом загремел Митя, заглянул к нам в комнату, увидел жестянку и спросил:
— Наше?
— Наше-то наше, — согласился Валерон, — но пустышка.
— А компенсация?
— Да что ты заладил, — надулся Валерон. — Там все ценное лежит так, что не подобраться. А если вот это передать князю, то и не подберемся, потому что всю компенсацию захапает князь.
— Зато они будут заняты: и Куликов, и Козырев, и Михайлов.
— А еще получат наши деньги, — похоронным голосом сказал Валерон. — Может, ты сам отнесешь. Скажешь, что нашел среди вещей, тогда тебе что-то выплатят.
— Нашел вместе с паспортом Астафьева? Недавно выписанным? На меня все и повесят, — хмыкнул я. — Нет, тащи все князю. Даже если Михайлова не привлекут, то нервы потреплют. Это тоже важно. Михайлову не до нас будет.
— Он за этим и приходил, — сказал Митя.
— Действительно, — обрадовался Валерон. — Здесь же целое состояние. К чему ему всякая алхимическая лабуда. Ее продавать долго и геморройно. Он за этой коробкой и охотился.
— Он и алхимическую лабуду заберет за милую душу, — возразил я. — Она дорогая.
— Вот именно что дорогая, а ты не хочешь получать сродство к алхимии.