Пока Юлиан обтирал губы и приводил в порядок испачкавшийся на чердаке костюм, Амай как ни в чем не бывало сел у очага. Невольно поражаясь подобному отупению, ибо он никогда ранее не сталкивался с таким, Юлиан покинул лачужку. Дождь обрушился на него, а ноги повели к мостовой. Трущобы пустовали — все забились кто куда. Дождь, по-весеннему неистовый, загнал народ под крыши.
Промокший Юлиан заметил благодатный свет распахнутых дверей таверны и шел туда, пока не пропал в проеме пропахшей сырой древесиной харчевни. Внутри было тесно. Ветхое помещение воняло дешевым пивом и рвотой. Поморщившись от запахов, Юлиан протолкнулся сквозь толпу локтями, не нашел где присесть и в конце концов оперся о колонну, держащую на себе второй этаж. Нужно было понять, что происходит, и, ничего не видя вокруг, он окунулся в размышления.
Значит, существует какой-то заговор и во дворце таятся предатели, которым пока невыгодно обнаруживать бессмертного. Но чего они ждут?
Во-первых, побег придется отложить. Нужно найти истязателя тюрьмы. Его Юлиан помнил очень хорошо. Именно тот высокий, но сутулый оборотень тащил двумя годами ранее Вицеллия в подвалы для пыток. И именно он же, выходит, пытал Вицеллия.
Во-вторых, придется втихую убить этого истязателя, чтобы узнать все из его крови. Нужно будет выведать, где он живет, и подкараулить в темных проулках.
А в-третьих…
— Кхм, почтенный, здесь мое место, — послышался тонкий голос.
Юлиан повернул голову. На него недовольно смотрел менестрель в узких черных шароварах, красной пелерине (по перешедшей от знати моде) и белоснежной рубахе.
— Здесь не написано, что твое.
— Я всегда выступаю вот у этой деревянной опоры.
Музыкант насупился и провел пальцем по струнам, извлекая из инструмента печальный звук.
— Я не знаю, ступай к другой.
— Ну… Как это, не знаешь? Ты на прошлой неделе сидел и смотрел на мое выступление!
— Я здесь никогда не был, говорю тебе еще раз, если ты глуховат, — поморщился Юлиан. — Вон, иди туда.
Менестрель потоптался на месте, но спорить не стал. Как и все ранимые творческие люди, он обиделся и ушел в противоположную сторону таверны, и лишь оттуда донеслось коротенькое «Хам» и «Ты будешь героем моей новой пьесы, и я тебя жестоко в ней убью».
— Попрошу минуточку внимания! Минуточку! Почтенные! — закричал тоненьким голосом менестрель.
Он безуспешно пытался призвать хоть к какой-нибудь тишине, но его голос тонул в толпе, заполонившей таверну из-за дождя. Кто-то работал челюстями, кто-то пил принесенную кровь, а кто-то просто пережидал ливень, толкаясь в проходах между занятыми столами.
Снаружи не переставало грохотать, и молнии пронзали небо, с каждой вспышкой на мгновение освещая помещение.
Такова была южная весна — с дождями, грозами и слякотью.
К Юлиану подскочила юркая девушка и улыбнулась:
— Там стол освободился, Момо, — прощебетала она. — Чего ты стоишь?
Юлиан мотнул головой.
— Ты меня с кем-то перепутала.
— Момо, ты чего…
— Говорю еще раз, спутала ты меня, милая девушка.
Служанка, удивленно качнув плечами, пропала где-то в подсобных помещениях. Под навес таверны вошли два стражника, и Юлиан отступил чуть дальше в полутьму, прислушиваясь к гудящей толпе. Группа людей слева расчехлила трубки и принялась курить, попыхивая тягучим дымом.
Справа за деревянной колонной раздался голос.
— Момо, друг! — прогромыхал посетитель.
Юлиан смолчал, хотя обращались явно к нему, и лишь нахмурился, продолжая слушать звуки таверны. Пальцами он нащупал рабский ошейник и убедился, что тот надежно спрятан под лентами. Посетитель справа пожал плечами и снова замолотил ложкой.
Все вокруг гремело и звенело. Толпа неустанно говорила. Зазвучала лютня менестреля, который смог воззвать к тишине. Инструмент запел о северных женщинах, да не простых, а голых, манящих и красивых. Народ радостно загудел и стал подкидывать в шляпу на полу монетки. Получив одобрение толпы, менестрель, донельзя довольный, раскланялся и стал напевать уже другую песню. Пел он про двух ротозеев, которые открыли свои рты посреди дороги, отчего у них сбежали рабы. Однако песня эта, донельзя сказочная, уже не снискала такой славы, как первая, потому что женщин любят все, а уж северных, с их синими глазами, белоснежной кожей и черными волосами, так и вовсе почитают идеалом красоты.