Чувствуя гордость за своего деда, Абесибо говорил, не переставая. Он был из тех горделивых людей, кто приписывает достоинства предков себе и стремится их приумножить, чтобы превзойти.
Все слушали архимага, кивали, но мало кто вникал — у каждого была своя забота.
Оборотень Рассодель Асуло прежде всего переживал за свое многочисленное семейство, насчитывающее одиннадцать сыновей и пятерых дочерей, которые уже сами породили кучу внуков. Переживал он и за вверенных ему городских оборотней, осознавая исход долгого голода. Ворона Кра Черноокого беспокоил больше всего расход казны, что была для него роднее собственного дитя. Обычно ясный взгляд вампира Дайрика Обарайя, который за весь совет не произнес ни слова, сейчас был затуманен. Он обдумывал, как бы ловчее убрать столь явный запах у борькора, чтобы повысить его действенность. Нага Шания Шхога заботила победа Нор’Эгуса, в котором стали царствовать змеи, ведь, как наг, он, конечно же, выбрал сторону змеиного короля Гайзы. Уделом Иллы Ралмантона оставалось глядеть на всех, ясно читая лица и мысли.
Все изредка поглядывали на короля, но тот, апатичный и отрешенный, уже был потерян для своего народа, хотя, согласно закону, все еще решал судьбы. Одна лишь королева сидела тенью, незримо прислуживая своему мужу.
— Мой дед погиб на Дальнем Севере в пристанище одного из детей Гаара. Об этом донес его ученик, который успел сбежать. Но эти дети Гаара ничего не сделают против огромного южного войска. Да и тем более можно будет захватить их бессмертие и излечить вашу слепоту, Ваше Величество! — закончил архимаг свою речь, пытаясь всех убедить.
Король Морнелий не ответил. Он уронил челюсть, отчего Наурика снова вытерла его губы платочком, и продолжал молчать. Сначала консулат терпел, терпел, терпел, но уже спустя пару минут все нервно переглянулись между собой. После отравления король растерял ум, это заметили многие. Речь его, некогда живая, как бурная река, теперь стала будто болотом — зыбким, застоялым.
Наконец король очнулся от своего отрешенного забытья. Весь консулат уже недовольно поглядывал в его сторону, и ситуацию снова взял в свои руки Илла.
— Что ж, — сказал советник. — В любом случае, перед тем как предлагать решение наших проблем с помощью Севера, достопочтенный Наур, стоит выслушать, что нам скажет посол Нор’Мастри. Дзабанайя Мо’Радша прибыл к нам с предложением от короля Мододжо Мадопуса.
— Да, — медленно произнес король. — Сильная речь у тебя, Абесибо… Сильная… Род — это важно… А мои несчастные слепые глаза меня совсем замучили… Но пусть введут осла!
— Посла, — шепнула королева.
— А… я так и сказал…
Пока консулы с тревогой переглядывались из-за скудоумных речей короля, один из писарей поднялся, подошел к колокольчикам рядом со столом и позвонил в них. Охранники в коридоре услышали звон незамысловатого устройства.
Двери открылись. В Мраморную комнату вошел Дзабанайя Мо’Радша, посол Нор’Мастри.
Посол снял маску и поднял завешенную полотном картину, деловито положив ее на стол. Он сначала раскланялся в глубоких поклонах и разлился в горячих, сердечных приветствиях, потом продемонстрировал верительную грамоту, в которой король Мододжо уполномочивал Дзабанайю вести переговоры от его лица.
— Уважаемый консулат! — завел речь посол. — Я прибыл из Багряного Пика, дворца Бахро, с посланием от Его Величества Мододжо Пра’Мадопуса.
Он развернул второй внушительный и позолоченный свиток, исписанный алыми буквами, и водрузил его в центр стола.
— Его Величество Мододжо передает мудрому консулату Элейгии свои наилучшие пожелания, восхваляет ваш ум, богатство вашего края и шлет дары вам, великим правителям: полсотни лучших мастрийских лошадей чистой крови, пятьдесят песчаных быков, пять цалиев рубинов и алмазов, десять цалиев корицы, десять цалиев шафрана… — Дзабанайя говорил и говорил.
После оглашения списка даров он снова горячо раскланялся. Его воздушный алый шарф взлетел от активных движений, а глаза запылали огнем. Дзабанайя был энергичен и жарок в речах и жестах, и его энергия разливалась по всему залу. Все вслушались.