Раскрыв глаза вижу перед собой тускло освещённый потолок. Чёрт возьми, это был кошмар. Наконец-то, я могу выдохнуть. Я на месте, в своём лагере, со своей семьёй. Но как же сильно гремит у меня голова. Больше я не усну, даже пытаться не буду.
Тот гул и треск ветвей заменили тихие разговоры собратьев, непроглядная тьма стала ранним утром, но на плечах всё ещё лежат тяжёлые грубые цепи, от которых всё тело ноет. Я до сих пор вижу перед собой эти мечущиеся тени. Какое отвратное сновидение.
Свет ударил мне в глаза, как только я вышла из палаты, и этот толчок разнёсся гудящей волной по всей голове. Быть не может, я не могла простыть, мне нельзя. Руки такие слабые, что даже протереть лицо в попытке убрать это напряжение мне даётся с трудом.
Такое тихое утро. Знакомые лица ходят от палаты к палате, некоторые уже завтракают, сложив крылья у костра. Вот только никого из родных среди них не вижу.
Первым делом нужно проверить кухню. Там может быть мама.
Прохладный и лёгкий ветер морозит открытые локти и внутреннюю часть крыльев, и я прижала их плотнее к спине. Кончики пальцев уже успели обмёрзнуть… Может, я действительно словила болячку? Хотя лоб не такой уж и горячий, учитывая холодные ладони. Но от этой громыхающей боли начинает тошнить.
В кухонном помещении куда теплее и уютнее, чем на утреннем морозе. Перед глазами стоит противная намыленная пелена, из-за которой я вижу одни тёмные пятна вместо знакомых. Даже протерев лицо это не дало эффекта. Как же некомфортно находиться на грани между сном и бодрствованием. Мне нужно прийти в себя.
— Северайн, доброе утро, — как из неоткуда начал родной голос. Я мгновенно перевела глаза на свою мать, что стоит передо мною. Она выглядит обеспокоенной. — Ты позже встала. Всё хорошо?
— Да, доброе. Не очень, если честно, — отвечаю ей, протерев ещё раз глаза. — Голова очень болит, будто на меня медведя положили.
— Ты заболела? — мамины янтарные глаза стали серьёзнее.
Увы и ах. Я не знаю. Но очень не хочу.
— Не должна.
Она приложила к моему лбу свою холодную ладонь.
— Севи, у тебя лоб горячий, — тихо говорит она мне, убрав руку.
Что ж, у меня нет слов. Я очень счастлива, так сказать.
— Давай так: я тебе принесу чаю с ромашкой и имбирём и твою порцию завтрака. Съешь, сколько сможешь. Ещё что-то беспокоит? — мама нежно взяла мою руку, начав вести к имитации скамьи в углу кухни. И её ладонь теперь кажется мне тёплой.
Как же хорошо иметь мать-лекаря, которую знает весь наш лагерь. Я с облегчением выдохнула и села на еловую доску.
— Перед глазами мутная плёнка. Очень не выспалась, — решила я дополнить список недомоганий.
Мама на то лишь кивнула, оставив меня одну в лёгком кухонном гуле, создаваемый звоном кастрюль, диалогами и бурлением воды. Я бы прямо здесь и сейчас улеглась, честно.
Голова оказалась тяжелее, чем я предполагала, и уже через небольшое время я практически лежала на колене, подложив под висок руку. И продолжаю ждать маму.
— Болеешь, значит, — слышу Эрика, который сел сбоку от меня. — Когда успела?
— Сама гадаю, — поднимаю голову, чтобы взглянуть на брата. Он никогда не меняется — всё такой же спокойный, уравновешенный и уверенный. — Не сиди близко, заразишься ещё.
— Если заражусь — то только твоими навязчивыми мыслями, — он отсел чуть дальше от простывшей меня. Ещё и вредный.