Игнат Сысоич промолчал. Поплевав на ладони, он широко взмахнул косой и пошел вперед, так и не найдясь, что ответить.
Когда зашло солнце и сели вечерять, Настя, подтрунивая, сказала, как бы обращаясь к Оксане:
— Сегодня навалили столько, что насилу повязали. И с чего б, скажи, так славно косилось? Не пойму!
Игнат Сысоич медленно черпал пшенный суп из глиняной чашки. Глянув исподлобья на Настю, он погрозил своей старой, скрепленной медными скобками, деревянной ложкой:
— Ешь, а то я тебе этой посудиной напишу на лбу, когда язык следует держать за зубами.
Все посмотрели на его ложку, а Ермолаич пошутил:
— Уважительная посудина. Царь-солома, должно, хлебал ей: копейку стоит новая. Эх, житуха!
Никто ему не ответил, а Оксана посмотрела на ложку и подумала: «Нет, я больше не могу сюда приезжать. Так жить, так есть — это ужасно!»
Да, у Дороховых не было лишней копейки.
Поодаль от балагана красноватым пламенем вспыхивали горевшие кизяки, и ветер разносил от них запах чего-то вкусного, копченого.
Кругом было тихо. Там и сям мерцали огоньки костров на токах. В копнах, в нескошенном хлебе сверчки запевали свою вечернюю, убаюкивающую песню…
Глава пятая
1
Плесо все еще считалось неловецким местом, хотя после того, как поймали сома, здесь появилось много рыбы. Но атаман пронюхал это, как-то поймал трех сазанов и теперь зачастил на плесо. Дед Муха начинал серьезно жалеть, что девчата извели хищника.
Вот и сейчас сидел дед под обрывом, на крутых ступеньках и радовался: кругом не было ни души, рыба клевала хорошо, в ведерке уже плескались три сазанчика. Но не успел он подсечь четвертого сазана, как из-за камыша показалась лодка.
— Уж несут чорты! Ну, атаманово ли дело — ездить сюда? — сокрушенно проворчал дед Муха, недобро поглядывая на Калину.
— Сидишь, едят тебя мухи? — крикнул Калина издали, — Гляди, всех моих сазанов выловишь — трое суток холодной!
— Где уж там всех, Василь Семеныч! И такое скажут, — попробовал отговориться дед Муха, но в это время красный поплавок его удочки слегка погрузился в воду, а затем дробно запрыгал, поднявшись, постоял немного в таком положении и скрылся в воде.
Дед Муха уже знал, что за рыба клюет и какого она возраста, и проворно схватился за удочку.
— Есть? — спросил Калина, налегая на весла.
Сазан повел в одну сторону, потом в другую, дергая назад, так что леса звенела струной, но через минуту, описав в воздухе полукруг, был у деда Мухи в руках.
— Дурак! Эка нерассудительная башка! Хапнул весь крючок и думал, это тебе шашели-машели? — важным баском проговорил дед Муха, извлекая крючок из сазаньего горла.
Калина подогнал лодку, взял сазана и умиленно произнес:
— Красавец! Ай да ры-ыба! — и, бросив сазана к себе в лодку, строго сказал — У тебя вон в ведерке еще плещутся, тебе хватит.
— Василь Семеныч, да я лучше — всех за этого… Как же так? — взмолился дед Муха.
— Тебе жалко? Атаман обидел? Ну, коли так, сбирай удочки и чтоб у меня!..
— Ох, Василь Семеныч, и шутник же… Да хоть все отдам — сделай милость! — Он наклонился над ведерком, выбирая сазанчиков. — Да я на них и смотреть не хочу, на сырость такую паршивую. Я тебе их из всего плеса нонче в правление доставлю, вели только деду.
Калина всех сазанов взять отказался, но самого большого не вернул. Еще раз полюбовавшись нежданным подарком, он разбросал по воде разваренное пшено, кусочки хлеба и приладил кладь для завтрашней ловли.
Пескари набрасывались на пшено, отнимали друг у друга белые крошки хлеба, то и дело в азарте выпрыгивали из воды, и Калина удовлетворенно погладил свои пышные, торчащие, как у кота, усы. «Коль есть маленькая рыбка, обязательно должна быть и большая», — думал он.
— Лопайте, покуда атаман тут, а то щука заявится, и конец вам, — покровительственно сказал он вслух, наблюдая, как юркий пескарь, виляя с крошкой хлеба во рту, ловко удирал от себелей.
Смочив уключины, чтоб не скрипели, он повернул лодку и погнал ее к хутору, а деду Мухе крикнул:
— Ты гляди, как большого поймаешь, — кидай его в речку, не то — трое суток холодной!
Дед Муха проводил его косым взглядом, несколько раз тихонько чертыхнулся и облегченно вздохнул.
На речке было тихо, в воде отражалось синее безоблачное небо, на нем далеким пожарищем пылал закат.
По берегам задумчиво стояли вербы, рдела развесистая калина, на ней вился дикий хмель.
Атаман плыл посредине речки, громкими шлепками весел то и дело спугивая дремавших на вербах горлиц. У носа лодки булькала вода, небольшие волны углом разбегались к берегам, и камыши встречали их мягким шелестом, качая пониклыми коричневыми макушками.