И Леон продолжал пахать. Ночь действительно была лунная и не холодная, однако лошади отца Акима к вечеру устали, тянули плуг недружно, а когда солнце закатилось — они и вовсе начали останавливаться. Леон рвал руками траву и давал лошадям немного полакомиться, — овес батюшка экономил.
— Ну, пошли, Рыжик, Грач, еще один-два круга сделаем, поднатужьтесь, — ласково говорил, и сам поднатуживался, что было силы подталкивал плуг. Подталкивал, спотыкался о глыбы тяжелой сырой земли и все подбадривал лошадей: — Веселей, веселей, Рыжик, в борозду, Грач!
Лошади напрягались так, что головы их едва не касались земли, шли тяжелым ровным шагом, тяжко дышали, а от плуга отваливались все новые, сверкающие на лунном свету глыбы земли, ложились на ребро и, поворочавшись, словно ложась поудобней, застывали в неподвижности.
Только к полуночи он, еле волоча ноги, доплелся домой.
Марья затворила ставни, однако сквозь щели виднелся свет. Леон, заметив его, удивленно заглянул в щелку, не зять ли приехал? Увидев Чургина, он обрадовался, быстро вошел в хату и остановился на пороге.
В горнице было так накурено, что лампа стояла, как в тумане, и от этого свет ее был не белый, а неприятно красноватый. От табачного дыма резало в глазах. На скамье и табуретах возле стола сидели Игнат Сысоич с Марьей, Степан Вострокнутов и Ермолаич.
За столом, посредине, расположился Чургин и что-то карандашом писал в карманной книжке.
Игнат Сысоич медленно, виновато, как перед Судом, выкладывал:
— Пшенички пудов полтораста… Пудов семьдесят ячменька, а жита… — он посмотрел на Марью вопросительно.
— Пудов шестьдесят, — подсказала Марья.
— Пудов шестьдесят клади.
Чургин записал в книжку, хотел что-то спросить у тестя, но заметил Леона.
— А-а, новый работник отца Акима… Проходи сюда, ты нужен нам.
Леон поздоровался и вышел в переднюю, чтобы умыться и поужинать. «А батя все планует… богатеть. И что он за человек, не понимаю», — подумал он об отце.
Игнат Сысоич придвинулся ближе к Чургину, медлительно продолжал:
— Пиши так: три мешка, что говорил тебе, надо отдать Загорульке, да мешок процентов за чистосортность, записал? Фоме Максимову три мешка клади, — на харчи брал… Теперь скинь оттуда Семенов шесть мешков: три пшеницы да по полтора ячменя и жита. Записал? Тоже обществу за толоку скинь по трояку за голову, за пять овечек и корову, — казацкая толока у нас… Ну, аренду Степану пятнадцать целковых клади, спасибо ему, дай бог здоровья, — другие по двадцать пять гребут… Теперь за усадьбу облог пять копеек с квадратного сажня, за триста шестьдесят сажней.
Леон торопливо съел приготовленный матерью ужин, вошел в горницу и тоже подсел к столу.
— Сейчас. Пять на триста шестьдесят, — подсчитывал Чургин вслух, — восемнадцать рублей… Дальше?
— Девять с полтиной атаман для чего-то требовал, — пятерку, трояк и полтора целковых. Ну, вот и все, кажись. Мать, все, что ли? — крикнул Игнат Сысоич, обернувшись к раскрытой двери в прихожую.
Марья, войдя, сказала:
— За сено надо бы положить десятку.
— Да, совсем забыл: за десятину покоса десять целковых. Ну, теперь для будущего года, кто, бог даст, живой будет, клади Семенов, — Игнат Сысоич посмотрел на Леона, как бы спрашивая: «На сколько?» Но Леон только горько улыбнулся и ничего не ответил. — Десятин хоть на восемь клади. Пшенички десятины на четыре, по пять пудов с половиной на каждую. Жита на две — по пять пудов. Ячменя тоже на две — по шесть пудов на каждую. Записал?.. Четверти четыре на харчи оставь, а то нонешний год не хватило… Ну, лошади там, курям, уткам прикинь озадков мешка три, и все, кажись.
— Много наговорил, папаша…
Наклонясь над столом, Чургин стал подсчитывать доходы и расходы тестя за год. Большие глаза его сосредоточенно уставились на колонки цифр, брови были приподняты, волосы, разделенные пробором с левой стороны, слегка поблескивали на свету лампы.
Слышалось, как в углу, под потолком, монотонно жужжала муха, силясь вырваться из цепкой паутины.
Чургин, закончив подсчеты, взял из портсигара папиросу, помял ее и, закурив, громко заговорил:
— Итак, папаша, вы собрали двести восемьдесят пудов. Из этого количества вычтем семена и получаем в остатке двести пятьдесят три с половиной пуда.
Стоявший у двери с Леоном Игнат Сысоич вернулся на прежнее место и сел на табурет, внимательно слушая.