— Оставьте глупости, Виталий, — вмешалась Оксана. — А ты, Лева, не обращай внимания. Он сегодня вздумал разыгрывать Демона, — сказала она и вышла.
Леон ничего не понял, и разговор оборвался. Овсянников был хмур и продолжал ходить по гостиной, а Леон не знал, о чем с ним говорить. Ему не понравилось, что этот угрюмый человек ни с того ни с сего пророчит ему тюрьму. «Сумасшедший какой-то!» — заключил он, пренебрежительно взглянув на Овсянникова.
Вернулась Оксана с коробкой папирос, отдала их Леону.
— Где же это ты пропадал целый день? — спросила она.
— Надоело слоняться без дела, — ответил Леон. — Ну, решился сам поспрашивать. Да только нет тут у вас работы для нашего брата, придется ехать на шахту.
Оксана задумалась. Неужели во всем городе нет работы?
Даже обыкновенной, черной работы? Но на черную работу ей не хотелось устраивать брата.
— Этого не может быть, Лева! Ты не торопись, сейчас придет мама — мы поговорим обо всем после обеда, — сказала она и ушла на кухню распорядиться, чтобы горничная накрывала на стол.
Овсянников сел за пианино, открыл крышку и заиграл «Варшавянку».
Леон не знал, что это такое, но чувствовал: Овсянников играет что-то особенное, и это, очевидно, соответствует его настроению. Леон хотел спросить, что это такое, но дверь распахнулась и в комнату вбежала испуганная Оксана.
— Виталий! Вы просто невозможный человек! — возмущенно воскликнула она и захлопнула крышку пианино, — С такой медвежьей силой бить по клавишам. Ведь на улице слышно! Ох, уж эти революционеры домашние… — вспомнила она слова Луки Матвеича.
Овсянников, не говоря ни слова, затянул сильным басом:
— Ве-ерую…
В гостиную неторопливо вошла Ульяна Владимировна. Посмотрев слегка сощуренными глазами на Леона, на Овсянникова, она не спеша сняла лайковые перчатки, повела носом и сделала недовольную гримасу — она не выносила табачного дыма.
— Виталий, что это вы вздумали церковные песнопения исполнять? — спросила она. — Надо же знать место и время.
— Ты бы послушала, мамочка, что он тут исполнял, — сказала Оксана.
— Гимны революции, конечно… Ах, Виталий, Виталий, и вам не стыдно? Ну, когда вы учились в семинарии, это еще понятно, там принято бравировать вольнодумством. Но вы не сегодня-завтра священник! Надо забывать семинарские шалости, дорогой мой. Кормить вас будет не вольнодумство, я полагаю.
Овсянников поцеловал руку хозяйке и отошел, ничего не ответив.
— Беда с нашей молодежью! — вздохнула Ульяца Владимировна.
Оксана подошла к ней, и она поцеловала ее в голову.
— Ну, как здоровье, успехи?
— Спасибо, мамочка… Ты ни с кем не говорила о Леве? Он уже сам начал искать работу.
— Напрасно. Надо пока развлекаться, молодой человек, — с улыбкой обратилась Ульяна Владимировна к Леону и протянула ему руку. — Вокруг так много для вас интересного. Ведь вы впервые в городе, все для вас ново…
Леон неловко пожал руку и не знал, что ответить. На уме у него было: «Барыня — барыня ты и есть, и не тебе понять нашу душу», но он не мог так ответить, потому что Ульяна Владимировна воспитывала его сестру.
4
Обед прошел скучно. Овсянников молча, сосредоточенно ел и о чем-то думал. Ульяна Владимировна попыталась было вести с ним обычный шутливый, непринужденный разговор и добилась только того, что он своими грубоватыми ответами начал раздражать ее.
Оксана внешне была весела и разговаривала с братом, но Леон тоже находился в мрачном настроении и отвечал ей неохотно.
Скоро за столом воцарилось тягостное молчание. Ульяна Владимировна видела, что между Оксаной и Овсянниковым что-то произошло, и бросала на свою воспитанницу укоризненные взгляды.
Наконец, отказавшись от сладкого, Овсянников вышел из-за стола и направился на веранду курить, пригласив с собой и Леона.
Некоторое время они стояли молча, курили. Леон не понимал, почему Овсянников обиделся на сестру и на Ульяну Владимировну, и осторожно сказал:
— Вы сердитый, видать… Или музыка была такая?
Овсянников сумрачно посмотрел на него, выпустил дым изо рта и спросил:
— Зачем вы приехали сюда, Леон? Вы из станицы?
— Из хутора. Приехал на работу устраиваться.
— Разочаруетесь быстро. Город для вашего брата — еще большая нищета. А может быть — гибель, тюрьма.
«Опять про тюрьму… Помешался он, что ли, на ней!» — подумал Леон.
— А вы сидели в ней, что другой раз так говорите?
— Готовлюсь к этому.