Внизу во дворе горел огонь. Вокруг огня суетились почти все члены семьи Фаноса — готовили для нас ужин. Летней порой айгестанцы стряпают, едят и спят под открытым небом. С балкона было видно, как соседи на плоских кровлях совершали вечернюю трапезу. Стол освещала своеобразная восточная деревянная лампа, подобие высокой клетки, внутри которой горел огонь; поверх лампы был надет белый колпак из тонкого полотна для защиты огня от ветра.
В Ване царили те же обычаи, что и в наших краях. Ужинали на кровлях. За столом сидели только мужчины, женщины прислуживали им и садились кушать лишь тогда, когда мужчины кончали еду; девушки тут же готовили постели, а рядом матери баюкали младенцев. Как приятна жизнь на кровле под открытым небом, сколько незабываемых воспоминаний связано с ней!.. Глядишь вверх — над тобой усеянное звездами небо, вокруг — беспредельная ширь, льются ароматы цветов…
С кровель неслись звуки песен… Пели главным образом духовные песни. У ванцев мало светских песен, да и те весьма грустны и заунывны. Это признак безнадежного самоувеселения, — когда человек, лишенный светских удовольствий и их радостей, стремится к духовному, к небу. Кое-где играли на чонгуре. Звуки песен отдавались в безмолвии ночи, словно горькие стенания наболевшей души; даже застольная песня ванца смочена слезами…
Я слушал и слушал… Временами ночную тишину нарушал смешанный шум голосов. Гул постепенно нарастал… Вот раздался глухой выстрел… И все вновь смолкло… Наступила глубокая тишина…
— Опять перебесились негодяи, — проговорил мастер Фанос, быстрыми шагами проходя мимо меня, — утром опять будут убитые или раненые.
Там убивали, а здесь распевали духовные песни…
Но наш гостеприимный хозяин, по-видимому, был не из тех людей, которые довольствуются одной молитвой. Он вошел в комнату, поставил перед Асланом бутылку водки и тарелку с жареной сельдью, затем снял со стены ружье.
— Куда вы? — спросил Аслан.
— В нашем околотке буянят, пойду погляжу, — ответил он и быстро направился к выходу. Но что-то вспомнив, остановился на пороге.
— На ваше имя получены письма, — добавил он.
Вынув из-за пазухи целую пачку, Фанос передал их Аслану и бегом спустился по лестнице.
Аслан молча взял письма, подошел к свету и принялся внимательно читать. Я сидел поодаль и следил за выражением его лица. Он был взволнован, его кроткие и спокойные глаза загорались гневом. Всегда сдержанный и осторожный, он в эту минуту как будто забыл о моем присутствии. Не докончив читать, он швырнул одно письмо на пол, с отчаяньем поднес руку ко лбу и закрыл глаза. Что случилось? Дрожавшие губы машинально произносили: «Несчастный!» Только крупная неудача могла так взволновать Аслана. Он поднял с пола недочитанное письмо, дочитал его и поднес к огню: тонкая бумага мгновенно превратилась в пепел. Аслан стал просматривать остальные письма. Он несколько успокоился, но морщины на лбу не расходились. Порой он делал какие-то отметки в записной книжке и что-то высчитывал на пальцах. Одно из писем он помазал какою-то жидкостью — между писаных строк вдруг появились новые буквы светлозеленого цвета… Я был поражен — откуда эти буквы? Но не осмелился спросить его…
Закончив чтение писем, он их сжег. И лишь тогда обратил внимание на жареную сельдь и бутыль с водкой.
— Ванская сельдь!.. Сколько семей питается только этой маленькой рыбкой! — воскликнул он, принимаясь за еду. — Ты не любишь селедку? — обратился он ко мне.
Мне не хотелось есть. Дорога утомила меня; только полный покой и длительный сон могли восстановить мои силы.
Аслану было не до сна. Этот железный человек не знал, что такое отдых. С нетерпением ожидал он возвращения хозяина дома. Вскоре вернулся мастер Фанос. Он повесил ружье на прежнее место, прошелся несколько раз по комнате..
— Это невыносимо… До каких же пор! Нет сил терпеть! — повторял он про себя.
— Чем окончился ваш поход? — спросил с улыбкой Аслан.
— Все закончилось до моего прихода… Курды сделали свое дело, — ответил он, потирая посиневшие от краски руки… — Нет сил терпеть! — продолжал повторять он.
— «Терпеньем жизнь сохранишь!» заповедали нам наши деды, — возразил ему с усмешкой Аслан.
— Но и терпению должен быть предел, — произнес мастер, продолжая потирать свои синие пальцы, — а наше терпенье — терпенье мертвецов.
— Расскажите же, в чем дело? — спросил Аслан, и лицо его приняло серьезное выражение.
— Как будто не произошло ничего особенного. Каждую ночь почти одно и то же; крадут в садах фрукты. Курдские или турецкие крестьяне, привозящие в город продукты на продажу, возвращаясь ночью обратно в свои деревни, постоянно обворовывают сады армян. Добро, если бы только воровали. Негодяи срубают и деревья. Проходит молча днем мимо сада какой-нибудь курд или турок, облюбует вишневое или грушевое деревцо, подходящее для починки поломанной сохи, сделает пометку, а ночью срубит и увезет. Годами растишь, ухаживаешь за деревцом — и вдруг нет его! Сад обезображен! Сколько горя несчастному владельцу сада! Я видел своими глазами семьи, которые днями просиживали у пеньков любимых деревьев, плакали навзрыд, словно над могилой погибших детей…