Тут существовал догмат, на котором строились все местные религии. Слово Древних. Две фразы.
"Бог есть Вселенная.
Всё сделанное тобой вернется."
Вот и все. Слово, о котором просил Орман тут имело вес. Нарушать его боялись. Вот, например, занял ты у соседа денег, и даешь ему Слово. И не отдал деньги. Значит, обязательно с тобой произойдет что-то плохое, настолько же весомое, насколько ты сам натворил. Последние лет сто пятьдесят просить Слово стало дурным тоном. Мол, что за недоверие. Потому миирец и извинялся. Если я дам ему Слово и нарушу обещание, что-то случится со мной в той же мере, в какой моя несдержанность навредит Орману. Вселенная - она всюду, каждый человек, камешек и травинка ее часть. Ничего не скроешь.
- Ничего. Да, я могу дать вам Слово, но с условием.
- Да, конечно.
Условие - тоже важная часть. Звучит оно всегда одинаково.
- Даю вам Слово, что буду молчать о том, что будет вами сказано в этой комнате, если от этого не будет зависеть моя жизнь и жизни моих близких.
- Я принимаю ваше Слово, Ива.
Вот, собственно, и все. Сейчас он может сказать мне все, что угодно, а я буду молчать, поскольку за то время, что живу тут, пропиталась этим законом бумеранга насквозь и тоже в это верю.
5.
Как я выходила от Ормана - отдельная тема. За разговорами мы просидели часа три. Лаари (она же по миирски Любомира - на клионском "любовь" звучит как "лаар", а производное от него Лаари - Любушка) дважды приносила нам чай и жаловалась миирцу на то, что "бабы за дверью никак не угомонятся". И на меня хмуро косилась, но взгляды, ясное дело, ни к чему не припишешь.
Попрощались, когда часы показывали четверть девятого. На улице уже стемнело, мне еще предстояло добраться до дома почти через полгорода, а общественные шассы уже перестали ездить: зима, рабочие дни стали короче.
Когда вышла в холл, разряженных птичек там, к моему удивлению, меньше не стало. И все глядели на меня со смесью брезгливости и презрения. Впрочем, не возьмусь их судить: далеко не факт, что я сама бы так не смотрела на девицу, закрывшуюся на ключ с потенциальным начальником на три часа. Еще бы и удивилась, наверное, насколько силен мужчина. Собственно, действительно силен, да только не в том смысле. Треплется языком так, что спустя десять минут становится ясно, что умению вести разнообразные разговоры его где-то учили.
В общем, в холле я гордо задрала нос и прошествовала (пять шагов, цепляя чужие юбки, ага) к следующей двери. Внизу меня встретила Лаари и сунула в руки что-то пушистое:
- На вот, тут вязанки и платок, слышала я, куда тебе добираться, а на улице разбушевалось. - И все это на чистейшем миирском. Красота!
Развернула все и замотала голову и шею пушистым белым платком и надела варежки.
- Спасибо! - говорю и киваю, глубоко так, чуть ли не кланяюсь. Традиция такая в Миире: все слова подтверждать или отрицать жестами. Вот если бы я в стороны головой мотала, то мое "спасибо" значило бы что-то вроде "мне это неприятно, но вежливость не позволяет прямо сказать". Женщина поглядела на мой спектакль и улыбнулась:
- Иди уже, умная, да думай хорошо.
Да уж, подумать мне было над чем. Орман задал мне задачку из разряда "нельзя сделать, нельзя не сделать".
Как добралась до дома не помню. Мысли были заняты и отнюдь не вышеупомянутым разговором, а борьбой со стихией. Метель разошлась так, что непонятно было, где право, а где лево. Плащ промок, как и ботинки, и варежки. А сама я промерзла, зубы стучали так, что чудом язык не откусила. Пришлось раздеваться в коридоре и долго вытряхивать снег сначала с одежды, а потом и выметать его из коридора. На шум вышла бабуля Ари.
- Ох ты ж, Ива, ты в каком сугробе валялась? Ох, да ты мокрая насквозь, иди в дом, заболеешь, неделю лежать будешь! - И веник у меня забрала резво так, будто ей не восемдесят лет.
- Иди, иди, там и чайник как раз подошел, я ж ко сну уже собралась почти, да все за тебя переживала, решила чаю попить. - И пихает меня в сторону кухни.
Пока я трясущимися от холода руками собирала на стол чашки и варенье, бабуля все вымела и зашла в кухню.
- Ой, дитя ты еще, Ива, неразумное, ты чего сразу сюда? А то я чаю не налью! Иди, иди переодевайся, с платья капает!
И правда, капает. Заторможенно побрела наверх и села на кровати. Сколько сидела, не скажу, но последней связной мыслью было что-то о запахе малинового отвара. И я отключилась.
Дальше помню отрывками. Вот меня ворочают в разные стороны и стягивают одежду. Мне в это время снится Миир с высоты птичьего полета. Я вяло сопротивляюсь и сквозь сон слышу, как ворчит бабуля. Вот я просыпаюсь и какая-то очень грустная Ари поит меня чем-то и снова ворчит. От питья я кашляю и разбрызгиваю половину на себя, но бабуля не сдается и я, выпив еще горькой гадости, снова засыпаю. Вот я лежу на животе и чувствую, что мне нужно по маленькому. Пытаюсь подняться, но даже на локтях не могу удержаться и проваливаюсь в темноту под понимание, что подо мной расплывается лужа. Какой позор!