– Конечно, конечно, хорошая… Только не надо так громко об этом…
– И вообще все хорошие! Просто надо уметь это разглядеть! Один ты всех считаешь ворами, даже вон за книжонку трясешься, на которую никто и не позарится…
– Все, все хорошие… И ты уже хорош, лучше некуда.
– Нет, отдельные скоты, конечно, есть… – вспомнил я. – Но ведь погоду не они делают, правда? Хороших людей больше! Просто они стесняются быть такими, какие они есть на самом деле. Боятся, что их сочтут дураками…
Тут к нам подошла какая-то тетечка и тихим голосом предложила прогуляться. Я ей сказал, что она все равно хорошая, и Паткин вывел меня из кафе.
На улице было замечательно. Снегопад не прекращался, тихо было, темно уже совсем и почему-то совершенно безлюдно.
– Володь, а куда люди-то подевались?
– А зачем они тебе?
– Я им хочу сказать, что они хорошие… О! Смотри, старушка! Бабуля, бабуля, постой! Володь… А чего это она от нас так шарахнулась?
– Слушай, ты, гуманист! Ты кончай эти свои штучки!
– Не надо Володя, меня не обманешь. Ты тоже хороший парень. Ты зря передо мной притворяешься. Ты хочешь стать вовсе не следователем я знаю… Ты мечтаешь стать воспитательницей в детском садике…
Из школьного вестибюля мы прошли каким-то коридорчиком налево, там была маленькая каморка. Паткин усадил меня на лавку, велел ждать и куда-то исчез. В заточении я не мог выдержать больше пяти минут. Здесь, наверное, уборщицы хранили свои причиндалы, потому что швабры стояли, ведра, веники и пахло удушливо от мокрых половых тряпок. Меня от этого запаха слегка замутило, и я, нарушив запрет Паткина, выбрался на волю. Я вышел во двор и, чтобы взбодриться, поел немного снега. Он был чистый, влажный и липкий – в самый раз лепить бабу. Решил я скатать хотя бы небольшой шар, но стоило мне нагнуться, какая-то сила потащила меня к земле, еле удержался я на ногах.
С трудом сохраняя равновесие, вернулся я в каморку и прилег там на лавку. Вскоре я услышал, как ребята проследовали на ужин. А где же Володька, почему его нет? Невмоготу было уже от сырого тряпочного духа, и лавка слишком узкая и жесткая… И какого черта я обязан здесь торчать!
Держаться ближе к стене! Гениальная идея! Прекрасная, прочная стена, вверху беленая, внизу выкрашенная синей масляной краской… Ее хоть не вымазали керосином? Ну и порядки в этом Починкине…
Одна из дверей, выходивших в коридор, открылась, и из нее вдруг шагнула мне навстречу… сама Лариса Георгиевна, руководитель делегации, наш организатор внеклассной работы…
– Шапошников! А ты почему не вместе со всеми?
– Лариса Георгиевна! – я вытянул вперед руку и сделал попытку оттолкнуться от стены. – Лариса Георгиевна, вы же хороший человек!
Тут неожиданно коридор начал вести себя, как последний гад: накренился вправо, потом влево…
«Как на корабле…» – успел подумать я, и тут же коричневый, натертый керосином пол вздыбился, встал вертикально, и я, двигаясь по инерции вперед, шандарахнулся об него прямо лбом.
Внутри пекло, а снаружи я был весь покрыт гусиной кожей. Из одежды на мне оставались только плавки. Когда же я успел раздеться? Хоть убей не помню… Да и не хочется вспоминать, все равно не смогу вспомнить и ничего не могу, плохо мне, во рту противно и на сердце тягостно… Чей же это свитер? А, ладно, какая разница, пойдет на первое время. Я натянул на голое тело грубошерстный, колючий свитер, и сразу же стало теплее. Постойте, где же все-таки моя-то одежда… Ага, вот брюки…
Я спустил ноги с койки и почувствовал, что подошвы мои прикоснулись к мокрому. Что это, и полы здесь мыли, а я ничего не слышал? Нет, лишь около моей койки помыто… Господи, что же здесь было? Ну и пойлом угостили меня в этих подшефных… в этом подшефном… как же его!.. ах да – в Починкине! Нет, больше меня сюда и калачом не заманят…
Так, ботинки… теперь надо отыскать воду… где тут у них вода? Точно помню, что бак должен быть, ведь нам все показывали, надо же вылетело из головы… Из моей бедной, больной, глупой головы… Сколько сейчас времени? И где товарищи мои?
С одеялом на плечах я пошел к двери. Она была полуоткрыта, и оттуда в спальню проникал тусклый свет, и слышалось отдаленное бренчание гитар, пение…
Надо идти туда, где все… Нельзя отрываться от коллектива. Но сперва попить… А бак… Он у входа! Точно, точно…
Однако вода мне не понравилась. Видно, давно ее не меняли, какой-то железистый вкус и затхлость… Ну, тогда во двор… Снег все идет, мягкий, густой, пушистый, сладкий, как мороженое, нет, еще слаще, приятнее… Ешь досыта! Бесплатно! Свежайший, только что с неба!..
А еще хорошо слепить большой, гладкий, круглый снежок, туго слепить, чтобы он долго-долго не таял, слепить и прикладывать его к вискам, ко лбу, к затылку…
Левой рукой придерживая у груди одеяло, а правой – прижимая к голове ледяной колобок, я побрел туда, откуда доносились звуки веселья…
В спальне у девчонок давали маленький концерт наши барды. Янов, Плужников и Золин играли на гитарах, а Мельниченко был за ударника – отбивал ритм двумя старыми вениками по жестяному банному тазу. Исполняли они одну из популярных в нашей школе нескладушек:
Дверные петли скрипнули, и все, кто находился в спальне, повернули головы ко мне. Но смотрели с каким-то недоумением, и никто не захотел встретиться со мной глазами. Только Петракова спрыгнула с подоконника и подошла ко мне.
– Шапкин! Ты живой? Как ты себя чувствуешь, алкоголик?
– Отлично!
Я бросил на пол снежок, утаявший до размеров крупной градины, и вытер влажную руку о казенное одеяло.
– А где же все остальные наши? Учителя где?
– Ой, да они в Дом культуры пошли, на дискотеку…
– А вы… что же?..
– А! Здесь интереснее… Но ты-то, Шапкин! Ну ты даешь! – восклицала она приглушенным голосом. – Паткин тебя как дите малое на койку нес, а ты еще его, бедного, по уху съездил. Как же тебя угораздило?
– Для тебя же и старался. Сама ведь говорила, что любишь только пьяниц и курильщиков. Так что пойдем покурим…
– Да я не хочу…
– Ну пойдем все равно отсюда. Мне не нравится, как они на меня смотрят. Как будто я им чего-то должен…
– А катапулечка твоя с Кушнаревым сейчас на дискотеке, – злорадно сообщила мне Надька уже в коридоре. – Рассекает там…
– Что же здесь плохого? Пользуется успехом девушка… Мне это даже понятно. Значит, стоит она моего выбора… Что же, в ту влюбляться, которая никому не нужна, что ли? По-моему, все идет нормально…
– Просто ты тряпка! Понял, Шапкин?
Спорить было бы глупо, и я согласился:
– Да, я тряпка. Выжатая тряпка. Протерли мною пол, а потом скрутили жгутом…
– Если хочешь знать, пол я за тобой мыла. Остальные все даже зайти в класс побрезговали… После того, как тебе стало совсем плохо…
– Так это ты, значит, моя добрая фея…
– Да вот, представь себе!
– Как же мне тебя благодарить, даже и не придумаю…
– А ты меня поцелуй, Шапкин…
– Ну конечно, конечно… Ты заслужила эту высокую награду… И тебе не будет противно?
– И ни капельки…
– Нет, Петракова… Ничего у нас с тобой не получится. Я и не умею этого… Мальчик еще не целованный… И потом, ты ведь знаешь, я другую люблю. Хорошо знаешь. Где же твоя девичья гордость, Петракова? Ну неужели совсем у тебя нет самолюбия, нельзя же так, Надька…
Вдруг из ее круглых глаз по круглым щекам полились слезы.
– Ты и в самом деле дурак, Шапкин, – сказала она дрожащим голосом. – С тобой и пошутить нельзя… Шуток не понимаешь… Я пошутила, ясно тебе? Так что можешь не строить из себя…
– А чего это ты заревела? Ты брось, Надька, не реви!
– Мне просто… – всхлипнула она, – просто жалко тебя, дурака… Вот что теперь тебе будет, об этом ты думаешь? Тебя же возьмут и выключат из школы…