Для исмаилитов 1 были поставлены эти столбы. Всего их было двенадцать, но больше половины пока стояли пустые. По семь лет висели на них совращающие людей проповедники--дай. Один был надет на столб совсем недавно, и одежда на нем еще не прорвалась. У двоих, старца и подростка, несших весной денежный сбор с Хо-расана в захваченную врагами веры горную крепость Алухамут, уже оголились кое-где кости. Клочья их истлевших рубах шевелились от ветра. А четвертый, переписывавший трактаты отвернувшегося от бога факиха Насира Хисроу, был подвешен на столб еще шесть лет назад. Одежды на нем уже не было видно, а одна рука в прошлом году отвалилась. Скоро минет срок, и оставшиеся кости собьют со столба палками...
Тот, которого подвесили на прошлой неделе, был пойман с прямым дейлемским ножом под одеждой в самом доме эмира Бурибарса, не знающего пощады к вероотступникам. Уже не было на лице фидаи глаз, выклеванных птицами, и черный язык вывешивался из разъятого рта. Меж столбами бегали дети, обсыпая друг друга пылью...
-----
' И с м а и л и т ы - одна из сект ислама. Наиболее радикальная ветвь ее в средние века -- батиниты.
Базар был полон. Рябило в глазах от уложенных в конусы дынь, многоцветное сияние источали земные плоды. Сладко пенились чаны с мешалдой, тяжелыми жерновами лежала кунжутная халва, в мясных рядах висели свежеободранные туши. Мухи гудели вокруг сыто, являя довольство. И собаки были ленивы: нехотя поднимались они из теплой пыли, отходили в сторону перед людьми с трубами и ложились неподалеку.
Опытный глаз сразу видит это. Когда голод среди людей, собаки убегают из города и возвращаются лишь после того, как все там вымерли. Так было в Тусе некогда, где собаки ели ослабевших от голода людей прямо в домах. На целый квартал -- махалля -- остался жить один мальчик. Он протянул мальчику хлеб, и тот подавился, силясь затолкать в себя сразу весь кусок...
До самых ворот по каналу лежат теперь товары в чорсу и открытых лавках. И за стенами города, в раба-дах, продолжается базар. А тогда, когда он сделался ва-зиром, десяток голодных людей теснился у столбов, выменивая что-то из полы в полу...
Затрубили навстречу трубы стражи Северных Ворот. Сразу за ними был рабад людей Писания -- иудеев и христиан. Тут, среди них, и кончался канал Маджан, потому что не должны неверные жить по воде выше правоверных.
Масерджесан -- Дом имама Сергия, куда ходят молиться христиане всех земель Величайшего Султана,-- стоял, до крыши увитый плющом. Из Сада митрополитов вывели под руки слепого старца католикоса. С рук его передали хаджибу Оповещений плоский христианский хлеб без соли, почитающийся среди них наивысшим даром. Четыре века назад здешний митрополит выловил в канале тело бежавшего от правоверного войска Езди-герда Третьего -- последнего из персидских царей -- Кеев от корня Сасана. Его предали земле по обычаю христиан и с положенными почестями...
По другую сторону канала, что растекается отсюда на многие арыки, такой же плоский и сухой хлеб вынес ему экзиларх иудеев. К хлебу была приложена здравица на узкой кожаной ленте. Во взгляде иудея был, как всегда, подвох. Что бы это могло быть? Он скосил глаза и нахмурился: здравица была написана по древней формуле -- в честь старых царей Эраншахра. Ньюешние тюркские султаны из дома Сельджука тоже, правда, числятся Кеями, но по туранскому дому Афрасиаба. Вечно какая-нибудь хитрая двусмысленность у иудеев...
Однако одеты все были, как установлено для них:
христиане подпоясаны веревочными поясами, а на груди у иудеев нашиты желтые заплаты. Так всегда можно отличить правоверного от не приявших свет учения Пророка, а тех, в свою очередь, от огнепоклонников-гябров и шаманствующих, коих надлежит вовсе изгонять из селений. В государстве все должны быть благополучны и на своих местах. Экзиларху же следует сделать внушение по поводу царской формулы...
Вдоль внешней стены Султан-Калы -- нового Мер-ва -- ехал он в обратную сторону, не снимая тяжкого халата. Сквозь плотный атлас подкладки золото обжигало тело, особенно выставленные колени. Тут, прямо от стены, начинались сады. Белый хорасанский урюк давно уже созрел, и плоские глиняные крыши домов и пристроек сплошь были устланы сочащимися на солнце плодами. Сладкий удушливый запах источали они, от которого кружилась голова. А был здесь когда-то пустырь, и промоины солончаков слепили глаза...
Слева потянулись, закрывая весь восток, громадные валы Гяур-Калы, брошенного города древних Кеев. Там сейчас обитают огнепоклонники, да еще жители рабада при Шахристанских воротах высевают на- ближних склонах дыни. Дальше они боятся ходить, потому что там, на насыпанном холме, была, как говорят, "Крепость Дивов"...
С обеих башен при Шахристанских воротах затрубили наи. Полдороги еще оставалось до Ворот Знаменосца, у которых был его загородный кушк. Муфриды рысили сзади, и горячая пыль из-под копыт их лошадей подбивалась снизу, достигая бороды...
Когда ехал он так, на виду у мира, или сидел на высочайшем тахте несколько ниже султана, то всегда вспоминал полные мудрости касыды мастеров прошлого. Уйдя в игру слов, разбирая тончайшие переплетения мысли, можно забыть о неудобном постоянстве позы. Нельзя сановнику вертеться на торжественном сиденье на людях подобно оборванцу каландару, заедаемому вшами. И теперь, чтобы не пошевелиться в седле, он тоже углубился в стих несравненного по пониманию вещей Бу Ханифы из Газны. В будущей книге о государстве надо будет привести его; и там эти слова более всего к месту: "Государство есть нечто дикое, и знаю посему, Что от человека оно не зависит. Только кнутом справедливости можно укротить этого зверя..." '
V. ВАЗИР (Продолжение)
Небо заключалось в прямоугольник хауза. Маленькая белая тучка плыла к красной бороде. Дед сидел прямо, в потертом халате дабира времен еще Саманова дома2. Все в мире было вверх ногами. Внук поднял глаза от воды и увидел подлинного деда в таком же халате и тяжелых, обшитых бычьей кожей галошах. В руке у деда была длинная палка из сухой айвы. Его сажали на тахт под дерево посредине хауза, чтобы присматривал за рабами в саду. И рабы, кого оставляли здесь для домашних дел, тоже были старые, больные или увечные. Сточенными кетменями подравнивали они насыпь вокруг хауза и окапывали ближние деревья. Время от времени дед выбрасывал над водой руку, и палка со стуком ударялась о нерадивого.
Перед этим дед незаметно примеривался своим зорким взглядом. Если палки не хватало, чтобы достать провинившегося, он снимал с ноги галошу...
-- Мана!
Галоша попадала точно. Раб пугался от неожиданности, вопил и охал, жаловался богу, но дед ничего не слышал и по-прежнему смотрел перед собой. По доске, переброшенной с берега, виновный приносил галошу обратно, и дед надевал ее на желтую худую ногу. Он был настоящий" дабир, его дед...
Внук посмотрел вниз и изумленно открыл рот. Мальчик с круглой бритой головой в хаузе тоже открыл рот. Оставленный на счастье клок волос был у него такой же. И одного зуба посредине не хватало у мальчика, как у него самого. Он захотел пощупать провал у себя во рту, и тот, в хаузе, повторил его движение.
Начиная понимать, в чем дело, он протянул руку к воде и встретился с рукой мальчика. Потом он захотел пошевелить ушами. Сначала это не получалось, и тот в воде лишь морщил лоб и топырил глаза. Но вот он уловил необходимую напряженность головы, и уши ше^ вельнулись. Он попробовал еще и еще раз, убеждаясь в своей победе над невозможным.
----
' Абу-л-Фа31 Р ' ^ Г ^ ч - г
1К И 'I !"1р!1
Чь1) с
Огромное счастье переполнило его душу. Радостно засмеявшись, он поднял глаза к теплому небу и зажмурился. Потом наклонился, весь уходя в яркую солнечную воду, и уже уверенно двинул ушами...
-- Мана!
Перекувыркнувшись через спину, он упал с насыпи, сбитый галошей, громко плача и зажимая ссадину на щеке...