Хейвен сидела на небольшом коричневом стуле перед холстом. На полу возле ее ног покоилась скомканная бумага – эта участь постигла выполненные акварелью эскизы, которые она рисовала в течение дня. Окружавший ее хаотичный беспорядок очаровал Кармина, поскольку она была самым организованным человеком, которого он знал. Под контролем Хейвен у грязного белья никогда не было шансов накопиться, полы она мыла каждый день, грязная посуда в мгновение ока становилась чистой. Она была твердо убеждена в том, что у каждой вещи было свое место, однако в подобные моменты вся ее аккуратность улетучивалась.
Когда Хейвен писала картины, в мире существовали только лишь она и ее работа. Внезапно возникшее торнадо могло сорвать со здания крышу, а она, вероятно, даже не вздрогнула бы. Мог наступить апокалипсис, за ее спиной мог оказаться Иисус Христос, который пригласил бы ее в рай, а она заставила бы его ждать до тех пор, пока не закончила бы. Никто не мешал ей работать, даже Кармин, который просто стоял и дожидался ее в дверях.
Он нисколько против этого не возражал. Ему нравилось наблюдать за ней. Он испытывал умиротворение, видя ее в художественной студии; слушая то, как она что-то напевает, работая всего лишь в нескольких футах от него. Совсем недавно он был очень близок к тому, чтобы сдаться. Внезапные повороты, случившиеся в его жизни, совершенно выбили его из колеи, однако Хейвен появилась именно тогда, когда он нуждался в ней больше всего.
С момента ее переезда в Чикаго минуло уже несколько месяцев. С началом нового учебного года Хейвен поступила в местный художественный колледж, в то время как Кармин продолжил заниматься тем же, чем и раньше… он жил той же жизнью, с которой столкнулся лицом к лицу после отъезда из Дуранте. Смена власти, произошедшая в организации, никак не сказалась на его деятельности, однако изменения все же произошли. Он изменил свое отношение к работе. Он больше не был столь же безрассудным, как раньше, поскольку теперь у него была причина возвращаться по вечерам домой.
Несмотря на это, он по-прежнему с отвращением относился к тому, чем занимался. Он всей душой ненавидел каждую секунду жизни в La Cosa Nostra.
Хейвен громко вздохнула, звук отдался эхом от стен просторной студии. Поднявшись на ноги, она отодвинула стул назад и принялась ходить туда-сюда перед холстом. Кармин счел прекрасным дерево, которое она нарисовала, однако по виду Хейвен он понял, что она была недовольна своей работой. Она добавила пару мазков на ствол дерева, после чего оттенила некоторые листья желтой краской, и, отложив кисточку, сделала шаг назад. Внимательно изучая свою работу, она наклонила голову, словно картина могла измениться, если посмотреть на нее под другим углом.
Едва слышно усмехнувшись, Кармин направился к Хейвен. Она напряглась, почувствовав позади себя движение, и, сделав глубокий вдох, вновь расслабилась.
– Как давно ты наблюдаешь?
– Некоторое время, – ответил Кармин, опуская ладони на ее бедра. Он притянул ее к себе спиной и, наклонившись, провел носом по ее шее. – Как ты узнала, что это я?
– Я почувствовала твой запах, – беспечно ответила Хейвен.
Кармин нахмурился.
– Хочешь сказать, что от меня воняет?
Хейвен рассмеялась и пихнула Кармина локтем, разворачиваясь к нему лицом.
– Конечно же, нет. Ты же знаешь, что от тебя вкусно пахнет.
– Да, знаю, – он усмехнулся. – Чертовым солнечным светом, да?
Хейвен закатила глаза.
– Не переусердствуй.
– Хм, почему бы и нет? – притянув ее еще ближе, он прижал ее к себе. – Мне всегда нравилось усердствовать с тобой.
Покраснев, Хейвен развернулась к своей работе.
– Значит, дерево, да? – спросил он. – Красиво.
– Ужасно, – ответила Хейвен, вновь наклоняя голову и изучая картину. – Ты так не думаешь?
– Дерево как дерево. Что с ним не так?
– Не знаю, – сказала Хейвен. – Чего-то не хватает. Оно не похоже на то дерево, разве нет?
– На какое? – спросил Кармин. – На белое древо Гондора? На гремучую, блять, иву? На то, с которого Ева сорвала яблоко?
– На дерево в Дуранте, – сказала Хейвен, теряя терпение. – Ты даже не узнал его, поэтому оно явно не удалось.
– Это дерево, tesoro. У него есть ствол, листья, желуди. По-моему, оно идеально.
– У него нет желудей, – возразила Хейвен. – Это клен. Неужели он похож на дуб? Они же совсем разные.
Кармин вздохнул. Откуда ему было знать?
– Хейвен, детка, ты могла бы сказать мне, что это дерево Джошуа, и я бы согласился, потому что не вижу между ними никакой разницы.
Раздраженно вздохнув, Хейвен перевела взгляд на Кармина.
– И это мне говорит человек, который почти час выбирал рождественскую елку?
– Что я могу сказать? Я привередлив, не отрицаю. Но не все обладают такой памятью, как ты. Увидев что-то, ты можешь это изобразить, словно воспоминание запечатлено в твоем разуме. Я же, в свою очередь, из всех зеленых растений различаю только те, что курю.
– Ты об этом? – спросила Хейвен, беря кисточку. Обмакнув ее в контейнер с зеленой краской, она быстро нарисовала в углу холста контур листа марихуаны.
Кармин рассмеялся.
– Да, об этом, но не следовало этого делать. Теперь твоей работе пиздец.
Хейвен раздосадовано покачала головой, опуская кисточку в контейнер с грязной водой.
– Это неважно, Кармин. Там и без того был пиздец.
Кармин ошарашено уставился на нее.
– Что ты сказала?
– Я сказала, что там и без того был…
– Боже, tesoro, это запрещенный прием! – перебил он ее, не позволяя повторить сказанное. – Ты знаешь, как это на меня влияет?
Хейвен улыбнулась, покраснев, и бросила взгляд на его промежность. Да, она прекрасно знала, что делает. Закрыв глаза, он тяжело вздохнул.
– Я бы извинилась, но, по правде говоря, я не чувствую себя виноватой, – призналась она.
– В таком случае, ты и не должна извиняться, – пробормотал Кармин. – Всегда имей в виду то, что говоришь и говори, что думаешь.
– И никогда не говори грубостей, – добавила Хейвен.
Кармин нахмурился.
– Это из другой оперы.
– Но это тоже подходит.
– Нет, не подходит. И вообще это чушь. Порой просто необходимо сказать какую-нибудь грубость.
Хейвен с удивлением посмотрела на Кармина.
– В грубости никогда нет необходимости.
– Это не так.
Хейвен прищурилась.
– Когда же она необходима?
– Часто.
– Приведи хоть один пример.
Кармин никогда не уклонялся от ее вызовов, ни от одного.
– Например, когда-то грубит тебе первым.
– В этом случае нужно просто уйти, – сказала Хейвен. – Злом зла не исправишь.
– А что, если нельзя просто взять и уйти? Что, если тебе не позволят этого сделать?
– Думаешь, в этом случае грубость сможет тебе как-то помочь?
Она подловила Кармина.
– Ладно, вдруг с тобой случится какой-то казус – например, что-то застрянет у тебя в зубах. Мне следует промолчать?
– Нет, но это не грубость. Это помощь.
– А если это что-то от природы – например, нос? Вдруг у тебя кривой, ужасный нос?
Услышав это, Хейвен моментально подняла руку к лицу, проводя кончиками пальцев по своему носу и нерешительно смотря на Кармина. Он тяжело вздохнул, спохватившись и поняв, что его слова прозвучали так, будто бы он говорил о ней. Отлично, ДеМарко. Оскорби ее в следующий раз…
– Речь не о тебе, tesoro, – сказал он. – Я неправильно выразился. У тебя прекрасный нос. Замечательный. Я имел в виду гипотетическую ситуацию…
– Зачем тогда – гипотетически – об этом вообще было бы говорить? Тебе это не доставляло бы никаких неудобств, так зачем было бы обижать меня?
Она вновь подловила Кармина.
– Что, если бы твоя картина была ужасна? Взять хотя бы это дерево – вдруг это на самом деле было бы самым ужасным нарисованным деревом на свете?