В четыре дня он вышел во двор, как вчера, в расстегнутом халате. Прошелся вдоль тюрьмы и на обратном пути услышал, как подкатил ко двору экипаж. Арестант снял шляпу. Дойдя до другого конца здания, он обернулся, глянул на серый дом и услышал звуки скрипки. Но он не кинулся в бег, потому что не отошел еще подальше от часового, а когда удалился от него, скрипка смолкла. Что случилось? Опять помеха? Или окончательный провал? Может, подъехавшие друзья уже арестованы?
Во двор въехали подводы с дровами. А, вот в чем дело. Именно этот громоздкий обоз, появившись на улице, прервал звуки сигнала. Подводы сгрудились у бокового забора, освободив улицу и центр двора. Из открытых окон серого дома понеслась весело-шальная мазурка Контского, хорошо знакомая Кропоткину. Но он опять сдержал себя, не рванулся в бег. Медленно дошел до того места тропы, откуда было ближе к воротам. Он приблизился шагов на пять к часовому. Солдат смотрел в другую сторону. Теперь или никогда! Арестант рывком сбросил халат и кинулся бежать. Он не оглядывался, но уже слышал топот многих ног позади и крик в стороне: «Держи его, держи!» Ближе всех бежал за ним, чуялось, часовой. Он не стрелял, надеясь достать беглеца штыком. Его топот слышался совсем близко, шагах в трех. Ему не хватало лишь одного прыжка, чтобы всадить штык в спину арестанта. Но Кропоткин уже выскочил за ворота, бросился к стоявшей в тени забора пролетке. И тут опешил, увидев в экипаже офицера в фуражке с красным околышем, с револьвером в руке. Офицер выругался, схватил его за руку, дернул к себе. Тогда Кропоткин, узнав доктора Веймара, впрыгнул в пролетку. Пролетка рванулась и понеслась по улице. «Держите их, держите!» — слышалось сзади. Веймар сунул беглецу сюртук и цилиндр. Кропоткин надел шляпу, начал поспешно натягивать сюртук и чуть не слетел с сиденья: экипаж на повороте в переулок сильно накренился, покатившись на двух колесах.
Вороной поджарый рысак мчался со скоростью паровоза. Пролетка неслась уже по длинной Слоновой улице, обгоняя попутные экипажи и распугивая встречных. «Кто так лихо кучерит?» — спросил Кропоткин. «Марк, оглянись!» — крикнул доктор. Кучер на секунду обернулся, и Кропоткин увидел знакомое смуглое лицо с добролюбовской бородкой — лицо Натансона, основателя общества «чайковцев». Ну, этот теперь развернет дело, подумал Кропоткин. Вырвался из ссылки.
Экипаж свернул вправо, потом влево, пронесся по Знаменской площади, стрелой влетел в Гончарную улицу и резко остановился у подъезда каменного дома. «Гони на дачу», — сказал доктор кучеру и выскочил из пролетки. Кропоткин тоже спрыгнул. «За мной!» — скомандовал Веймар. Он бегом кинулся в дом, взбежал по гранитной лестнице на второй этаж, распахнул дверь чьей-то квартиры и втолкнул в нее беглеца. И Кропоткин оказался в объятьях Сони Лавровой. «Без нежностей! — прикрикнул Веймар. — Дайте ему фрак, панталоны, сорочку, галстук». Хозяйка квартиры (Люба Корнилова!) подала беглецу приготовленную одежду.
Веймар снял военный мундир, фуражку. Надел фрак, цилиндр, взял трость. Окинул взглядом переодевшегося друга. «Ну, двинемся», — сказал он.
Они вышли из дома не на Гончарную, а на Невский, где их ждала карета.
Через полчаса они были в дальнем конце Крестовского острова. На Батарейной дороге нашли захолустную цирюльню, и Кропоткин остался без знаменитой своей бороды. Поехали на Елагин остров, с Елагина — на Каменный. Колесили и по другим островам. «Нас заприметят», — сказал беглец. На дачу Веймара можно было ехать только ночью, а теперь лишь чуть смеркалось. «Вот что, друг мой, — сказал доктор, — закатимся в моднейший и респектабельнейший ресторан. Там нас искать не будут. Верно?» — «Да, пожалуй». — «На Мойку, к Донону!» — приказал Веймар кучеру.
Через залы, ослепительно залитые светом, через гул пирующих, через рев скрипок и гром рояля они прошли в дальнее помещение, поднялись на второй этаж и заняли кабинет, весь обитый и обвешанный темно-красным бархатом. Их объяла мягкая тишина. Бесшумно вошел изящный лакей. Он браво поклонился, приветствуя и молча ожидая, что они изволят. «На твое усмотрение, братец, — сказал Веймар. — Лучшее из лучшего».
Лакей мгновенно оснастил стол.
— Ну что, друг? За удачное предприятие, за твою свободу? — сказал Веймар.