В Москве они остановились в Леонтьевском переулке, в маленькой, чистенькой квартире Раи Выдриной, близкой знакомой. Петр Алексеевич сразу известил по телефону Бонч-Бруевича, и тот сейчас же приехал повидаться с «дмитровским отшельником». Петр Алексеевич видел его год назад. За этот тяжелый год заметно постарел и сдал Владимир Дмитриевич. Глаза, прежде такие искристые, смотрели из-под очков устало. Бородка, раньше такая ухоженная, выглядела как-то растрепанно. Он расспросил Петра Алексеевича о его дмитровской жизни, о работе над «Этикой».
— Книга ваша просто необходима, — сказал он. — Сейчас такая сумятица в этических воззрениях. Многие блуждают, особенно те молодые революционеры, которые не успели хорошо ознакомиться с коммунистическими учениями. Появляются какие-то неонигилисты. Отвергают любовь, благородство, родственную привязанность. Это все, мол, старье. Замахиваются на искусство прошлого… Я знаю вашу «Взаимную помощь» и с нетерпением жду продолжение — «Этику». Пишите. Если есть трудности — поможем.
— Спасибо.
— Вам спасибо. Работаете, во многом нас поддерживаете, в отличие от ваших ложных идейных единомышленников. Владимир Ильич очень хочет с вами встретиться. Как вы?
— Да-да, мне надо с ним поговорить. Много времени не отниму. Знаю, как он занят. Слышал, он написал прекрасную книгу о государстве. Говорят, он ставит прогноз, что государственная власть в конце концов отомрет.
— Да, отомрет, пишет Ильич, — сказал Бонч-Бруевич. — Не отменится, а отомрет, — добавил он, не сказав, однако, что Ленин, критикуя анархическую отмену государства, довольно саркастически отозвался и о нем, о Кропоткине.
— Это огромный прогресс в марксистской мысли, — говорил Петр Алексеевич. — До такого интересного и определенного вывода никто из социал-демократов до сего времени не доходил. Владимир Ильич одним этим смелым раскрытием учения Маркса заслуживает самого глубокого уважения и внимания, и всемирный пролетариат никогда ему этого не забудет. Я рассматриваю Октябрьскую революцию как попытку довести до логического завершения Великую французскую с переходом к коммунизму и федерализму.
— Кстати, Владимир Ильич очень высоко ценит вашу «Великую Французскую революцию», — сказал Бонч-Бруевич. — Считает ее классическим исследованием, впервые вскрывшим роль народа в тогдашнем революционном движении. Настаивает издать ее стотысячным тиражом и бесплатно распространить по всем библиотекам. Но об этом он, вероятно, сам поговорит с вами. Я сообщу, когда он может вас принять. Позвоню.
Назавтра в четыре часа дня раздался телефонный звонок, слишком резкий и громкий. И послышался мягкий голос Бонч-Бруевича.
— Петр Алексеевич, Владимир Ильич примет вас в пять. В Кремле, в моей квартире. В четыре сорок к вам подъедет автомобиль.
Петр Алексеевич зашагал по комнате, волнуясь.
— Спокойнее, дорогой, — сказала Софья Григорьевна. — Не горячись там. Помни о своем сердце… Не горячись, не обостряй отношений.
В четыре сорок он вышел в Леонтьевский переулок, и как раз в эту минуту к дому подъехал старенький английский «роллс-ройс». Какая точность!
Автомобиль выехал из переулка, пронесся по Тверской, по Красной площади и подкатил к подъезду кремлевского здания.
На лестнице Петра Алексеевича встретил Бонч-Бруевич. Он провел его в коридор. И тут Кропоткин увидел Ленина. Владимир Ильич быстрыми и легкими шагами шел навстречу, радушно улыбаясь.
— Здравствуйте, дорогой Петр Алексеевич, здравствуйте!
— Очень рад вас видеть, Владимир Ильич, — сказал Петр Алексеевич.
Ленин взял его под руку и повел в квартиру.
— Мне так необходимо с вами поговорить, — говорил Петр Алексеевич. — Наши взгляды на ближайшее общественное устройство расходятся, но цели у нас одинаковы.
Владимир Ильич провел его в кабинет, посадил в кресло, сам сел на стул по другую сторону стола. Владимир Дмитриевич сел сбоку.
— Да, цели у нас одни, — продолжал Петр Алексеевич, — и то, что делаете вы и ваши товарищи во имя коммунизма, мне очень близко и радует мое стареющее сердце.
— Ну, раз цели одни, то нас уже многое сближает в нашей борьбе, — сказал Владимир Ильич с искренней радостью. — Конечно, к одной и той же цели можно идти разными путями, но я думаю, что и пути наши во многом должны бы сойтись.