— Нет-нет, — оживился Петр Алексеевич, — я с необычайным интересом вас слушал. Если вы и все ваши товарищи так думают, если они не опьяняются властью, то они делают много. Революция тогда действительно в надежных руках.
— Будем стараться, чтобы никто из нас не зазнался и не закомчванился. Это болезнь ужасная. Но у нас есть прекрасное лечение, таких наших товарищей мы отправляем к станку, в массы.
— Вот это правильно! — радостно воскликнул Петр Алексеевич. — Вот это прекрасно! Никогда не надо отрываться от рабочих масс. Всегда быть с ними вместе и неустанно их просвещать.
— Да, нам нужны просвещенные массы, и как бы хотелось, чтоб некоторые ваши книги, например, «Великая Французская революция» была издана немедленно в самом большом количестве экземпляров. Ведь она так полезна для всех.
— Но где издать, в каком издательстве?
— Нет-нет, конечно, не в Госиздате, — улыбнулся Владимир Ильич, глянув на Бонч-Бруевича. — Найдем кооперативное издательство.
— Что ж, если вы считаете книгу интересной и нужной, если найдется кооперативное издательство…
— Найдется, найдется. — Владимир Ильич вынул из кармана жилета часы. — Простите, Петр Алексеевич, я должен пойти подготовиться к заседанию Совнаркома, Желаю вам плодотворной работы. Приезжайте, не забывайте нас. Ездить вам по теперешней дороге, конечно, нелегко, но сообщайте вот Владимиру Дмитриевичу — поможем. И пишите нам, помогайте исправлять ошибки.
Бонч-Бруевич проводил Петра Алексеевича до автомобиля, ожидавшего у подъезда.
Домой Кропоткин вернулся, однако, с прежней верой в кооперацию, коей должно заменить государство.
Он не пропускал ни одного заседания союза кооператоров, частенько заходил в исполком. Наблюдая за жизнью уезда и, если замечал проявление бюрократии, ошибки местной власти или их неспособность к самостоятельной деятельности, писал об этом в Совнарком, а чаще — лично Ленину. Писал запальчиво, резко критикуя и центральную власть, призывая к «строительству снизу», к «личному почину» народных масс. Настаивал на скорейшем переходе от государственного управления к кооперации. Ленин читал все его письма, отвечал на них или поручал отвечать другим, незамедлительно принимал меры по устранению неполадиц в работе властей. Но стратегические социальные предложения дмитровского теоретика вызывали у пролетарского вождя неприятие и досаду. «Как отстал наш ветеран! — говорил он Бонч-Бруевичу. — Живет в стране, где все поднято на борьбу, где все кипит революцией, а ничего другого придумать не может, как говорить о кооперативном движении. Вот бедность идей анархистов!.. А как писал, какие прекрасные книги, как свежо и молодо чувствовал и думал, и все в прошлом и ничего теперь… Правда, он очень стар, и о нем нужно заботиться, помогать ему всем, чем только можно. И помогать деликатнейшим образом. Мы возглавляем новую власть, а он не признает никакой…»
Республику по-прежнему, даже еще яростнее, напрягая последние силы, осаждали белые армии и войска интервентов. К Петрограду рвался Юденич, с юга напирал Деникин, возглавлявший поход на Москву. По советским тылам, прорвав фронт, носился конный корпус Мамонтова, разрушавший железнодорожные узлы и врывавшийся в безоружные селения. В Сибири властвовал Колчак, владелец всего золотого запаса России. Но главная угроза революции, считал Кропоткин, отпала — Германская империя, так люто им ненавидимая, больше не существовала. Скоро должна была рухнуть и колчаковская власть, ибо леса Сибири полнились партизанскими отрядами, а красные войска Восточного фронта отнимали у верховного правителя один за другим города, приближаясь к его столице — Омску. К тому же от него откололся Чехословацкий корпус, отказавшийся воевать с Красной армией и требовавший эвакуации.
В победе революции Петр Алексеевич не сомневался и гневно спорил с теми, кто не хотел большевистской победы, а у него иногда появлялись и такие визитеры.
Как-то осенним морозным днем, когда дом опять остыл из-за недостатка дров, заявился нагловатый человек с ало пылающим лицом, с запорожскими усами, очень странно одетый — в белой кавказской папахе, в красном башлыке и солдатской шинели. Раздевшись и пройдя в гостиную, он протянул Петру Алексеевичу руку:
— Беркут. Я приехал с Гуляй-Поля, от Махно.
— Немцы ушли, с кем теперь он воюет?
— С деникинцами, с петлюровцами, с красными.
— Какая неразбериха!
— Никакой неразберихи. Он воюет со всеми государственниками. Неужели вы за большевиков?